Спросить
Войти
Всемирно известный скульптор-мордвин Степан Дмитриевич Эрьзя (Нефёдов) родился 27 октября 1876 г. в эрзянском селе Баево Алатырского уезда Симбирской губернии (ныне территория Ардатовского района Республики Мордовия) в крестьянской семье. Детство его прошло в д. Баевские Выселки (ныне п. Баевка Алатырского района Чувашской Республики). Учился он в церковно-при-ходской школе расположенного неподалеку от родной деревни эрзянского села Алтышево, затем перебрался в уездный город Алатырь, где обучался у нескольких местных иконописцев. Будущего художника не удовлетворял уровень обучения живописному мастерству в Алатыре, и он отправился искать достойных наставников в крупный культурный центр Поволжья — Казань.
Период пребывания в Казани стал одним из важнейших этапов в творческом становлении будущего мастера. Однако в изучении исследователями этого периода жизни художника имеются пробелы. Обобщающего научного труда по биографии Эрьзи до сих пор нет, поэтому авторы, готовящие материалы о нем для энциклопедий и других изданий информационно-справочного характера, вынуждены обращаться к популярной, мемуарной литературе, к публицистике и беллетристике, которые тиражируют ошибки и неточности, ставшие в эрьзеведении «каноническими». Мы неоднократно говорили о неточности многих дат из «канонической» биографии Эрьзи, например, времени приня*
тия им творческого псевдонима и др.
Корректировки требуют и версии хронологических рамок пребывания Эрьзи в Казани. Казанский исследователь Р. Х. Бикбулатов утверждает: «В Казани Эрьзя провел шесть лет — с 1892 по 1898 год»1. Относительно нижней границы казанского периода био* Псевдоним отражает принадлежность художника к одному из двух субэтносов мордовского этноса — эрзе (подробнее см.: Клюева И. В. Степан Эрьзя: интерпретации творческого псевдонима скульптора (аналитический обзор) // Современные проблемы науки и образования. - 2014. - № 5. - С. 822).
ВРЕМЯ В СУДЬБАХ И ДОКУМЕНТАХ
«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 1/2, 2015
графии художника названный автор явно ошибается, при этом его версия отличается от «канонической».
Сам художник в 1950-х гг. в автобиографических набросках писал: «[В] 1893 г. отец дал мне 3 рубля и посадил [в] поезд, проводил в Казань»2. Его друг и биограф московский доктор Г. О. Сутеев также пишет, что это произошло в 1893 г.3 Оба утверждают, что Эрьзя приехал в город накануне празднования Пасхи. Таким образом, в эрьзеведении прочно утвердилась дата приезда будущего скульптора в Казань — весна 1893 г. Автор данной статьи в ряде своих публикаций также следовала сложившейся традиции4.
Однако эта дата противоречит известному историческому факту: участок «Сасово — Свияжск» Московско-Казанской железной дороги и, соответственно, расположенная на нем железнодорожная станция Алатырь вступили в строй в декабре 1893 г. 18 декабря из Свияжска в Москву был отправлен первый служебный поезд, 22 декабря состоялось официальное открытие всего участка и алатырской станции5. При этом поезда шли только до Свияжска; на конечном Заволжском участке — от Зелёного Дола до Казани — движение было открыто лишь 15 июня 1894 г. Неслучайно в конце 1940-х гг. Эрьзя говорил послу СССР в Аргентине М. Г. Сергееву: «Отец дал мне на дорогу четыре рубля, и я, где по железной дороге, а где пешком, добрался до Казани. Туда я приехал под Пасху... »6 Следовательно, если Степан Нефёдов приехал в Казань весной, то это произошло не в 1893, а в 1894 г.
Точную дату приезда Степана Нефёдова в Казань нам удалось установить, обнаружив любопытный документ в личном фонде соученицы Эрьзи по скульптурной мастерской Московского училища живописи, ваяния и зодчества Марины (Матильды) Давыдовны (Давидовны) Рындзюнской* (1877-1946)
* О тесных профессиональных и дружеских контактах Эрьзи с Рындзюнской см.: Клюева И. В. «Дорогой друг Матильда Давидовна.» Письма С. Д. Эрьзи к М. Д. Рындзюнской как источник изучения его биографии и творчества // Центр и периферия. - 2014. -№ 4. - С. 36-42.
в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ).
В описи фонда РГАЛИ этот недатированный текст, написанный чернилами на двойном листке ученической тетради, обозначен как «выписки, сделанные Рындзюнской Мариной Давы-довной из записок неустановленного автора», однако из содержания документа становится совершенно очевидным, что «неустановленным автором» является Эрьзя, а «записки» — это его дневник.
Известно, что Эрьзя на протяжении многих лет вел дневник, который впоследствии исчез и к настоящему времени не обнаружен. Не было выявлено, с какого времени им велись дневниковые записи. Хронологически первое упоминание о них мы встречаем в статье Евгения Адамова (Е. А. Френкеля), опубликованной в 1914 г. в газете «Киевская мысль». Журналист цитирует записи, сделанные скульптором в Ницце в 1909 г.7 Обнаруженный и идентифицированный нами документ свидетельствует о том, что Эрьзя начал вести дневник намного раньше — как минимум на 15 лет. Очевидно, что текст Эрьзи был переписан Рындзюн-ской в период их совместного обучения в скульптурной мастерской Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
Этот небольшой текст дает интересную информацию о казанском периоде жизни и творчества художника: мы узнаем точные даты его приезда в Казань, поступления в иконописную мастерскую Ковалинского; наряду с именем хозяина и ученика-подростка Яшки, известных из других источников, узнаем имя еще одного богомаза в этой мастерской — Александр Филиппович.
Согласно дневниковым записям, 17-летний Степан Нефёдов приехал в Казань 14 (26) марта 1894 г. Поначалу он остановился у знакомого алатырца в столярной мастерской при железнодорожной станции (где спал на верстаке) и в течение месяца там же работал. Пасха в 1894 г. приходилась на 17 (29) апреля. В мастерскую Ковалинского
СКУЛЬПТОР С. Д. ЭРЬЗЯ И КАЗАНЬ
(НЕИЗВЕСТНЫЕ АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ)
Эрьзя поступил 14 апреля. Он вспоминал, что появился в мастерской накануне праздника, однако, судя по записям, в канун Пасхи он был принят в мастерскую, а впервые появился там почти за месяц до этого. Поступив в мастерскую учеником, Нефёдов вскоре занимает здесь место иконописца и становится ведущим мастером.
Приведем обнаруженный фрагмент дневника, сохраняя его орфографические, грамматические и стилистические особенности.
«1894 г.
Вечером ходил на Черное озеро**.
Музыка хорошо играла; большия трубы и очень много маленьких трубок. Так хорошо, что как у меня на родине в болотах, в лесу — птички с лягушками и соловьями вместе. Только очень портит барабан. Не люблю я барабан.
А людей много, девки красивые, и татарки красивые.
Пили. Пока много клопов. Хозяйка сегодня сердитая. Александр Филиппович работает плохо: рисовать совсем не может, хозяин еще хуже; святые все пьяные, красные, уроды. Яшка, ученик, еще хуже работает.
Сегодня все водку пили — пьяные — ругаются хуже наших мужиков деревни. Мы терпим; так учиться нельзя.
Сегодня писал красками Богоматерь Скорбящую; — хозяину Петру Андреевичу очень понравилось, и хозяйка мне говорила, что очень хорошо
* Слово неразборчиво.
** Чёрное озеро — парк в центре Казани.
работаю. Завтра буду писать иконы Орловской губерни[и]. 12 праздников.
Купил хозяин шляпу, брюки, пальто, штиблеты, рубашку [с] кистями.
Сегодня начал писать иконы; нарисовал очень хорошо; краски тоже очень хороши. Хозяину очень понравилось. Жалованье буду получать 3 руб[ля], обещал прибавить.
Противно работать по чужим рисункам; чего хочу, не велят мне делать. Я так не могу учиться; только буду так, такой же богомаз, как все — хозяин, Алекс[андр] Фил[иппович] и Яшка. Противно так работать. Чорт знает, где большие мастера. Буду искать! Весь свет пройду, а найду. Не я буду, ежели не найду.
А святых лучше не надо, по-моему, писать, потому что они были большие жулики и шарлатаны. По-моему, только однаго Христа Спасителя нужно очень хорошо писать, потому что он был самый умный и большой человек. Больше не было и не будет на свете, кроме него»8.
Принадлежность исходного текста С. Д. Эрьзе не вызывает сомнений, поскольку, во-первых, многие описываемые в нем события подтверждаются другими биографическими источниками (в том числе автобиографическими заметками и текстами Сергеева и Сутеева); во-вторых, в нем присутствуют стилистические обороты, слова, фразы и т. д., характерные именно для Эрьзи.
Судя по записям, Степан, с одной стороны, с удовольствием отмечает, что получает у Ковалинского признание, с другой — его не удовлетворяет уровень мастерской. К тому же, не будучи религиозным человеком (в отличие, например, от своего старшего брата Ивана), он чувствует, что иконопись не его призвание. Будущий скульптор не верит в христианские чудеса, называя их «жульничеством» и «шарлатанством», однако принимает нравственные ценности христианства, христианские заповеди, поскольку они не расходятся с основными нравственными ценностями его народа9.
Приведенный нами фрагмент дневника свидетельствует о том, что, неВРЕМЯ В СУДЬБАХ И ДОКУМЕНТАХ_
«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 1/2, 2015
С. Д. Эрьзя. Москва, 1954 г. Из личного архива автора.
смотря на успехи у Ковалинского, Степан Нефёдов стремится к достижению настоящих вершин в искусстве, хочет учиться у лучших мастеров, а также о том, что в творческом сознании будущего художника уже намечены основные константы его искусства.
Во-первых, это образ Христа, который станет в его творчестве сквозным. Эрьзя воспринимает Христа как реальное историческое лицо, видя в нем этический и эстетический идеал, отождествляя с его миссией (нести в мир добро и красоту) миссию художника. Именно поэтому многочисленные изображения Христа в его работах являются, по сути, автопор-третами10. Во-вторых, любовь к музыке, музыкальность мировосприятия. В-третьих, очарованность природой. В-четвертых, это мотив женской красоты, красоты женщин — представительниц разных национальностей. Одно из самых ярких впечатлений, полученных юным мордвином в многолюдной Казани, наряду с музыкой,
звучащей в парке, — красота русских и татарских женщин.
Фрагмент дневника Степана Нефёдова свидетельствует о присутствии в структуре его личности таких важных компонентов внутренней культуры, как эстетические и нравственные чувства, жажда идеала. Сам факт существования дневника, а также его содержание говорят о высоком уровне самосознания будущего художника, высокой личностной самооценке и вместе с тем способности к самоотчету, целеустремленности. В этом фрагменте вполне узнаваем будущий скульптор Степан Эрьзя — творческая личность, человек, которым движет сила не интереса, а идеала, влюбленный в природу и в искусство, стремящийся к профессиональному совершенствованию. В свете дневниковых записей становится еще более понятно, почему Степан Нефёдов сразу же после открытия в Казани художественной школы (осень 1895 г.) начинает посещать ее воскресные классы.
В 1896 г. происходит событие, ставшее поворотным в судьбе художника. Вместе с Ковалинским и его артелью он посещает Всероссийскую художественно-промышленную выставку в Нижнем Новгороде. Настоящим потрясением стала для него встреча с произведениями М. А. Врубеля. Как известно, жюри не допустило на выставку работы первого русского модерниста — панно «Микула Селянинович и Вольга-богатырь» и «Принцесса Грёза», и они демонстрировались в отдельном павильоне; позже там появились еще восемь картин и две скульптуры: «Демон» и «Голова» из «Руслана и Людмилы». Судя по воспоминаниям Эрьзи, он был на выставке, когда там демонстрировались только два панно: «Мы зашли в отдельный большой сарай, выстроенный купцом Морозовым. (Эрьзя ошибается — павильон был построен купцом С. И. Мамонтовым. — И. К). В этом сарае выставлена была картина художника Врубеля (вероятно, имеется в виду "Принцесса Грёза". — И. К). Когда я вошел, то так и застыл на месте. Меня так поразило произведение
CКУJTЬПTOР С. Д. ЭРЬЗЯ И КАЗАНЬ
(НЕИЗВЕСТНЫЕ АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ)
Врубеля, что я не в состоянии был двигаться. Это удивило Петра Андреевича. Он обнял меня и спросил: "Что случилось?" Я ему отвечаю: "Дорогой Пётр Андреевич, я больше в Казани жить не хочу и не буду". Мой ответ поразил его, и он долгое время молчал. Потом он снова стал расспрашивать меня. Я сказал ему: "Поеду в Москву учиться и больше иконы писать не буду"»11. Малограмотный провинциальный богомаз демонстрирует удивительную художественную интуицию и вкус, безошибочно угадав определяющие тенденции современного искусства в работах основоположника русского модерна (в то время еще не понятого, не признанного гения), которые «забраковала» авторитетная комиссия выставки как «нехудожественные» за «неряшливость», «незаконченность», как яркий пример декадентства.
Некоторое время Степан Нефёдов еще продолжал работать у Кова-линского: писал иконы, расписывал церкви. «Расписал 14 церквей Казанской губернии...», — указывал он в автобиографии12. Сергееву он говорил, что до 1898 г. расписал 18 церквей13. Здесь нет противоречия: всего им было расписано 18 церквей (вероятно, в это число он включал церкви Алатыря и Алатырского уезда), из них 14 — на территории Казанской губернии или в период работы у Ковалинского.
Г. О. Сутеев называет следующие храмы, в росписи которых (находясь в составе артели Ковалинского, а позже руководя артелью) принимал непосредственное участие Степан Нефёдов: собор в городе Арске (Богоявленская церковь, построенная в 1869-1873 гг. по типовому проекту К. А. Тона), церковь в деревне (точнее, селе) Унжа Костромской губернии. Две церкви он расписывал вместе с художником Соловецкого монастыря В. П. Дмитриевым в селах Шемякино (вероятно, деревянная церковь Святого Германа, построенная в 1889 г. и открытая в 1891 г. в с. Большое Шемякино Тетюшского уезда Казанской губернии) и Майданы (Можаров или Можаровский Майдан Курмыш-ского уезда Симбирской губернии).
Затем были расписаны: вотяцкая (удмуртская) церковь в селе, расположенном в 120 верстах от Казани, названия которого Эрьзя не мог вспомнить; церковь с. Ильинское в восемнадцати верстах от Казани (храм Илии пророка в волостном селе Ильинское-Уразлино Казанской губернии, где он сделал ряд изображений казанских чудотворцев по собственным эскизам); церковь с. Васильева (храм Воздвижения Креста Господня, построенный в 1870-1872 гг. по проекту техника Казанской губернской земской управы И. А. Александрова). Эрьзя расписывал стены этого храма осенью 1896 г., а 12 июля 1897 г. в храме совершил литургию Иоанн Кронштадтский. После этого молодой богомаз расписывает храмы в Семиозерной (Седмиозерной) и Раевской (Раифской-Богородицкой) пустыней, церковь с. Никольское Симбирской губернии (вероятно, имеется в виду каменная церковь, построенная в 1831 г. в честь иконы Пресвятой Богородицы «Неопалимая Купина»; ныне с. Никольское входит в состав Самарской области), церковь с. Лаи-шево (имеется в виду построенный в 1870 г. Софийский собор уездного города Лаишево Казанской губернии, с 1926 г. (когда был написан очерк Сутеева) до 2004 г. имевшего статус села), церковь с. Нижний Услон (храм Сергия Радонежского, построенный в 1890 г. по проекту казанского архитектора С. В. Бечко-Друзина), церковь Свияжска (не указано, какую именно), привокзальную церковь в Казани (вероятно, имеется в виду Ильинская церковь в Мокрой слободе, построенная в XVIII в. и снесенная в 1930-х гг.)14.
Время отъезда Эрьзи из Казани и его возвращение в Алатырь — 1898 г. Хотя в автобиографии художник называет 1897 г.15 Сутееву16 и Сергееву17 он говорил, что это произошло в 1898 г. Алатырский исследователь Н. П. Го-ловченко считает, что из Казани Эрьзя вернулся весной 1898 г.18 Первый документальный «след» пребывания Эрьзи в Алатыре после возвращения из Казани — запись в метрической книге о крещении племянника (он являлся
ВРЕМЯ В СУДЬБАХ И ДОКУМЕНТАХ
«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 1/2, 2015
крестным отцом), датированная 20 октября 1898 г.19
Из Казани Эрьзя приезжает уже опытным «богомазом», имеющим кроме того навыки в области профессиональной светской живописи, полученные в Казанской художественной школе. Причем культовой живописью он занимался уже только ради заработка, а «для души» — светской: «В Алатыре Степан отдал себя "настоящему" искусству, — пишет Головченко. — Много работал на натуре, делал пейзажные зарисовки, портреты,.. фиксировал деревенские бытовые сценки. Приходилось искать заработки. Он. давал уроки рисования, помогал родителям по хозяйству, столярничал. Часто бродил по окрестным селам и деревням в поисках работы. Вместе с алатырскими иконописцами Степан расписывал приходские церкви в городе и селах уезда. Исполнил ряд икон для иконостасов алатырских церк-вей»20. В Казани он начал заниматься фотографией и вернулся в Алатырь с фотоаппаратом. Впоследствии он, как правило, фиксировал на фотопленку свои скульптурные работы.
В 1901 г. Степан Нефёдов (уже называющий себя Нефёдов-Эрьзя) поступает в вечерние рисовальные классы Строгановского училища, в 1902 г. выдерживает творческий экзамен в Московское училище живописи, ваяния и зодчества21. Начинается его долгий, непростой и чрезвычайно плодотворный путь в большом искусстве.
Следует сказать еще об одной «нити», связывающей Эрьзю с Казанью, выявленной нами при изучении архивных документов. Как известно, осенью 1926 г. художник выехал с выставкой своих работ в Париж, а оттуда весной 1927 г. — в Латинскую Америку. Более 23 лет, до осени 1950 г., российский скульптор пребывал в Аргентине. В Москву он вернулся в ноябре 1950 г. Вскоре после возвращения в его записной книжке, хранящейся сегодня в Центральном государственном архиве Республики Мордовия (личный фонд С. Д. Эрьзи), среди адресов и телефонов знакомых появляется следующая
запись: «Ахун Садри Салахович. Казань ул. Карла Маркса. Д. 59, кв. 38»22.
Эта запись говорит о знакомстве и, вероятно, личной встрече Эрьзи с татарским скульптором Садри Салахо-вичем Ахуном (Ахуновым, 1903-1990). Вероятно, она была сделана вскоре после приезда Эрьзи в Москву — в конце 1950 или в начале 1951 г., поскольку записан казанский адрес Ахуна. Известно, что несколько позже, в 1951 г. Ахун переехал в Москву23. Следовательно, Ахун встречался с Эрьзей уже в тот период, когда многие коллеги боялись общаться с человеком, столь долго пребывавшим за рубежом. Ахун был и в числе посетителей сенсационной персональной выставки Эрьзи, состоявшейся в Москве летом 1954 г.
Ахун, несомненно, хорошо знал об Эрьзе и его творчестве задолго до возвращения мастера из Аргентины: в 1923-1927 гг. он учился скульптуре в Уральском художественно-промышленном техникуме — бывшей Екатеринбургской художественно-промышленной школе, где с 1919 до начала 1921 г. работал Эрьзя. В тяжелых условиях гражданской войны он налаживал работу камнерезной и мраморной мастерских, в которых занимался Ахун. В то время память о пребывании Эрьзи в Екатеринбурге (Свердловске) была совсем свежа: до 1926 г. на главной площади города стоял выполненный им мраморный монумент «Освобожденный человек», Эрьзю хорошо знали многие местные художники, в том числе преподававшие в техникуме.
Эрьзя скончался в Москве 24 ноября 1959 г. и 29 ноября был похоронен в Саранске. На его похоронах С. Ахун представлял «оргкомитет Союза художников РСФСР, Московское отделение Союза художников и московских скульпторов». «Большую скорбь по поводу утраты нашего талантливого земляка выразил народный художник Татарской АССР, заслуженный деятель искусств РСФСР, скульптор С. С. Ахун,.. — писала газета "Советская Мордовия". — Советское искусство понесло тяжелую утрату, — заСКУЛЬПТОР С. Д. ЭРЬЗЯ И КАЗАНЬ
(НЕИЗВЕСТНЫЕ АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ)
явил он. — Ушел из жизни верный сын мордовского народа, выдающийся советский скульптор, художник самобытного, яркого дарования. Его произведения пользуются известностью и заслуженной любовью как у нас, так и далеко за пределами нашей страны.
Рассказывая о персональной выставке С. Д. Эрьзи, которая была в 1954 году в Москве, т. Ахун подчеркнул, что такого наплыва зрителей, какой был на этой выставке, Москва видела не часто. Это и есть признание таланта скуль-птора»24.
ПРИМЕЧАНИЯ:
Ирина Клюева,
кандидат философских наук
ВРЕМЯ В СУДЬБАХ И ДОКУМЕНТАХ
«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 1/2, 2015
