Отголоски былинной традиции в воронежском фольклоре

ЭО!: 10.24411/9999-022А-2020-10347 УДК 398

ББК 82.3(2Рос=Рус)

Т. Ф. Пухова (Воронеж)

Отголоски былинной традиции в воронежском фольклоре

Как известно, история русского фольклора уходит в далекое прошлое Древней Руси, в прошлое древних славян, в прошлое индоевропейской общности народов. Проблема происхождения фольклорной традиции того или иного жанра, а также связанная с этим проблема происхождения сюжета фольклорного произведения всегда волновали фольклористов. Ценный материал в этом плане дает творчество известных воронежских сказочниц А.К. Барышниковой (Купри-янихи) (1868-1954), А.Н. Корольковой (1892-1984), знатока воронежской песни, организатора народного хора П.Е. Пятницкого (1864-1927).

По нашему мнению, традиция создания и исполнения сказок, сказов, песен, небылиц сказочницами восходит к многообразному творчеству русских скоморохов, которые принесли на воронежскую землю разнообразные произведения народного творчества, в том числе былины. Факты биографий А.Н. Корольковой и А. К. Барышниковой, говорящие о глубоких корнях искусства исполнения фольклорных произведений в их семьях, позволяют сделать такое предположение. Остановимся подробнее на истории жизни А.Н. Корольковой.

Жители села Старая Тойда Анненского района, откуда родом А. Н. Королькова, являлись переселенцами из центральных губерний России, в частности из Ярославской губернии. Село Старая Тойда расположено в центре поселения, застроено по береговому склону реки Тойды, основано в конце XVIII в. Первые поселенцы обосновались здесь после 1666 г. Это были мелкие служивые люди, впоследствии — однодворцы. В 1699 г. самовольно переселившихся людей согнали, а на их место в 1701 г. были переселены дворцовые крестьяне из-под Ярославля. Окрестности Ярославля издавна были местом коренного заселения русского народа со времен Киевской Руси. Фольклорная традиция, в том числе скоморошеская, там не прерывалась татаро-монгольским нашествием.

Воронежские земли, как известно, были частым пристанищем беглых людей. Вполне возможно, что после 1648 г., когда вышел царский указ о запрете скоморохов и выселении их вместе с семьями из центральных губерний, сюда, на окраину тогдашней России перебрались и некоторые семьи скоморохов, как уже говорилось — из дворцовых крестьян из-под Ярославля.

Запреты на профессию вынудили скоморохов разбрестись по различным отдаленным углам страны. Богатство сказочной традиции в местах, отмеченных пребыванием скоморохов (Дон, Орловщина, Поволжье, Север, Урал), подтверждают гипотезы об их участии в сюжетосложении и выработке сказочной поэтики [Власова 2001, 411].

Творчество скоморохов охватывало практически все жанры фольклора. Сказка занимала в их репертуаре важное место. Скоморохи разрабатывали всё многообразие сказочной формы: сказочные формулы, присказки, зачины и концовки,

ЭПИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ РОССИИ

особое строение сказки. Складывали скоморохи и былины, именно в их творчестве возникла былина-скоморошина. Среди сказок А.Н. Корольковой есть прозаические пересказы былин об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Дунае Ивановиче, щедро наделенные авторскими сюжетными вставками.

Конечно, прямых свидетельств о происхождении семьи сказочницы из скоморошьего рода у нас нет, но об отзвуках искусства скоморохов в творчестве рода мы можем говорить со всей уверенностью. Например, в семье А. Н. Корольковой (в девичестве Глазковой) сказочниками были и бабушка, и дедушка Устин Сергеевич. В Старой Тойде был известен еще один сказочник — Николай Устинович Глазков, у которого дед и отец слыли лучшими рассказчиками и песенниками. Две его сказки опубликованы в сборнике «Народное творчество в годы Великой Отечественной войны» (Воронеж, 1951). И, конечно, соседский дед Степуха — пасечник Степан Иванович Растрыгин, доживший, по словам Анны Николаевны, до 116 лет, передал множество сказок и преданий тойденским ребятишкам, которые прибегали его послушать [Королькова 1987, 4]. Э.В. Померанцева в 1969 г. писала:

Если учесть возраст Анны Николаевны, родившейся в 1892 г., и то, что она в ранней юности переняла свои сказки от глубоких стариков, можно считать, что ее репертуар восходит если не к концу XVIII, то к самому началу XIX в. Репертуар этот исключительно велик. Хотя сказочница и жалуется, что сейчас уже не может вспомнить многие сказки, которые раньше часто рассказывала, в 1955-1957 гг. от нее было записано свыше ста сказок [Померанцева 1969, 5].

Обратимся к творчеству Анны Куприяновны Барышниковой. В сборнике «Сказки Куприянихи», изданном в Воронеже Воронежским книгоиздательством в 1937 г., в разделе «Присказки» опубликован текст «Рипятушки», имеющий сложную и интересную судьбу. В комментариях А.М. Новиковой и И.А. Оссовецкого сказано, что «подобные присказки, или, как их называет сказочница, пригудки, служили профессиональным сказочникам-бахарям для привлечения внимания слушателей. Это шутливые миниатюры, иногда без сюжета и с разнообразным содержанием. Типичный пример «Рипятушки» — набор шутливых рифмованных слов. Иногда же это юмористическая небылица («Как комар и блошка баню топили») или комическая сценка («Удалая баба»)...» [Сказки Куприянихи 1937, 240].

Заранее скажем, что в «Рипятушках» обнаружатся следы былины-скоморошины, редкого текста почти забытой «Старины о большом быке». Надо отметить, что для воронежского фольклора былина — редкий жанр. Воронежский край, как известно, славен своими песнями, романсами, частушками. Но былинная традиция и даже отрывки из текстов былин встречались в записях рубежа ХК-ХХ вв. В XX в. изменения приобрели глубинный характер: отдельные фрагменты былинного текста стали появляться в другом жанровом окружении — небылица, духовный стих, песня.

В присказке-пригудке «Рипятушки» на первый взгляд звучат только шуточные рифмованные присловья, сюжетно не связанные между собой. Вот как выглядит этот текст:

Рипятушки-рипятушечки, Отрежь сала на полушечки, Подмазать, рипятушечки, Чтоб коровки и бычки пришли. Одного гуська нету

Раздомановского, Раздомана Раздомановича. Из полынки домок сгорожен. Во полынке крылеченько стоит, Во крылеченьке боярынька сидит. Она Сеньку покликивает: — Ты поди-ка, рассобаченька, сюда Накачу я тебе горку вина, На косушку конец пирога -Вот свей-ка веревочку Тонку-толсту, простоватую, Ты поди-ка в Раздомановски луга, Приведика-ка ты большого быка. Приведи-ка ко дому, Привяжи-ка ко дубовому колу, Чтобы колик-то не сломился, А бычок-то не сормился. На булат ножи потачивают, Кому рыло околачивают. Кому рыло, кому рыльнички, Кому новые ходильнички. Ох, бей, колоти, Рукавички барановые; Они новые, немараные, За них денежки не отдаденные, Они в лавке украденные. Их тем же отплатили, Кулаками бока наколотили

И под нары его завалили [Сказки Куприянихи 1937, 221-222].

При чем здесь «Раздомановски луга», зачем надо «приводить большого быка», зачем «булат-ножи потачивают», кому «кулаками бока наколотили»? На все эти, казалось, бессмысленные вопросы мы получим ответы, если будем рассматривать «Рипятушки» не как присказку, хотя для А.К. Барышниковой это действительно уже так. Начинается присказка, как детская потешка:

Рипятушки-рипятушечки, Отрежь сала на полушечки.

Затем появляется в присказке абсурдная картина, более характерная для небылиц:

Из полынки домок сгорожен. Во полынке крылеченько стоит, Во крылеченьке боярынька сидит.

«Домок» боярыньки сооружен «из полынки», то есть полыни, степного травянистого растения серебристого цвета, с сильным ароматным запахом и знаменитой полынной горечью.

Наконец, в тексте начинают проступать черты старинной, редкой, почти забытой «Старины о большом быке». Как мы увидим позднее, «Рипятушки» являются отрывком «Старины о большом быке», причем очень сильно искаженном. Вероятно, сказочница исполняла присказку-пригудку, уже не зная, какова его древняя основа. Об этом говорит путаница с главным героем: он называется и бычком, и гуськом.

«Старина о большом быке» является своеобразным историческим памятником эпохи рубежа XVI-XVII вв. Старина была записана А. Ф. Гильфердингом в 1871 г. в двух вариантах. Первый вариант записан от Степана Ильича Максимова, «крестьянина-земледельца и отчасти каменотеса», в деревне Немятов-ской на Кенозере и опубликован в сборнике «Онежские былины» в 1873 г. [Гиль-фердинг 1873, 1272-1274, № 297]. Второй, более полный вариант записан от Ефима Яковлевича Завала, крестьянина-коновала, 84 лет, из Ошевенска [Гильфердинг 1873, 1284-1288, №303].

Он — старообрядец и пользуется репутацией мудреца, лекаря и чуть ли не знахаря. В качестве коновала исходил почти всю Россию от Петербурга до Кавказа, был в 20-ти губерниях. <...> Он мастер рассказывать сказки и шутливые повестушки, которых набрался в своих странствиях. Из старин помнит только две, которые певал его отец [Гильфердинг 1873, 1280].

Именно этот вариант опубликован в сборнике «Былины» под редакцией В.Я. Проппа и Б.Н. Путилова в 1958 г.

«Старину о большом быке» относят к жанру былин-скоморошин. Былина имеет бытовое содержание, ее героями были люди из городских низов и боярской знати.

Обратимся к исходному тексту старины Ефима Яковлевича Завала [Гильфердинг 1873, 1284-1288, № 303]. Начинается старина с обращения певца-скомороха к слушателям, принадлежащим к разным слоям общества — князьям, боярам, мужикам, солдатам; к разным возрастным категориям — ребятушкам, старушкам, молодушкам, красным девушкам:

Ай диди, диди, диди, диди, Князи, послушайте, Да бояры, послушайте, Да вы все, люди земские, Мужики вы деревенские, Да солдаты служивые, Да ребятушки маленькие, Не шумите, послушайте. Да старушки вы старенькие, Не дремлите, послушайте; Молодые молодушки, Не прядите, послушайте; Да красные девушки,

Да не шейте, послушайте [Гильфердинг 1873, 1284, № 303].

Автор ухитряется не только назвать слушателей, но и мгновенно обрисовать характерное их занятие, благодаря чему они предстают перед нами как живые

(«ребятушки — не шумите», «старушки — не дремлите», «молодушки — не прядите»). Разумеется, такого вступления в тексте Куприянихи нет.

Затем сообщается главная тема былины, и мы знакомимся с ее главным героем — большим быком князя Василия Рободановского:

Да как я вам пословицу скажу,

Да пословицу хорошенькую Про того ли про большого быка,

Про быка рободановского [Гильфердинг 1873, 1284, №303].

Необычайно описание животного: не просто бык, а «великий»:

Да как тот ли великие бык Да как степи рукой не добыть,

Промежду роги косая сажень... [Гильфердинг 1873, 1284-1285, №303].

«Промежду роги косая сажень» — такая деталь указывает на небывалую величину головы быка1. Еще больше подчеркиваются гигантские размеры быка сравнением невозможности описать его величину с невозможностью охватить руками степь.

На рогах быка заметна «подпись княжеская», по которой мы определяем еще одного главного героя старины — Василья Богдановского да еще Рободановского. Это же имя звучит и в «Рипятушках» Куприянихи — «Раздоманский Раздо-ман Раздоманович». И хотя имена их несколько искажены, но при знании истории реальное имя угадывается достаточно легко. Так, «Раздоманский Раздоман Раздоманович» — это герой, относящийся к знаменитому древнему боярскому русскому роду князей Ромодановских (князья Ромодановские входили в число 16 знатнейших боярских родов на Руси).

Так как в варианте Куприянихи не было упомянуто имени боярина Ромода-новского, то в первую очередь мы обратимся к более известному образу князя-кесаря Федора Юрьевича Ромодановского (ок. 1640 — 17 сентября 1717) — русского государственного деятеля, фактически руководившего Русским царством в период отсутствия Петра I в столице. В 1686-1717 гг. он был главой Преображенского приказа розыскных дел, кроме того, руководил Сибирским и Аптекарским приказами. Федор Юрьевич Ромодановский — представитель знатнейшего рода Ромодановских в XXIII колене от Рюрика. Отец Федора Юрьевича был сперва стольником, позднее — боярином.

Исходя из содержания «Рипятушек» Куприянихи (1937) можно сделать вывод, что произведение написано недоброжелателями Петра I и соответственно князя Ромодановского. Мы находим здесь большое количество сатирических высказываний. Иногда они представлены в довольно жесткой форме. В произведении он сравнивается с крупным быком, над которым всячески издеваются:

Ох, бей, колоти,

Рукавички барановые;

Они новые, немараные,

За них денежки не отдаденные, Они в лавке украденные. Их тем же отплатили, Кулаками бока наколотили

И под нары его завалили [Сказки Куприянихи 1937, 222].

Это сцена жестокой расправы с быком говорит о желании совершить те же действия и над князем. Вероятно, враги были недовольны Ромодановским — всесильным князем-кесарем, членом «Всепьянейшего собора», верным слугой «царя-антихриста» — и в стихотворной форме грозились расправиться с ним.

Но, оказывается, в полном варианте «Старины о большом быке», записанном А. Ф. Гильфердингом в 1871 г., звучит имя другого Ромодановского — Василия, который жил двумя столетиями раньше:

На рогах подпись княжеская: Василья Богдановского,

Да еще Рободановского [Гильфердинг 1873, 1284-1285, №303].

Василиев в роду Ромодановских было несколько, это было родовое имя в этой боярской и княжеской фамилии. Возможным прообразом Ромодановского в старине мог стать князь Василий Васильевич Ромодановский (ум. 1512) — боярин царя Ивана III, его окольничий и воевода сторожевого полка, выполнявший дипломатические поручения — был послом в Литве в 1498 г. Прообразом мог быть и другой Ромодановский — князь Василий Большой Григорьевич Ромодановский, также воевода и окольничий (ум. 1671). Известно, что В.Г. Ромодановский до 1632 г. служил в основном при царском дворе, выполняя отдельные поручения государя. Когда в 1616 г. вышел указ о назначении воевод от набегов крымских и ногайских татар, князь В. Г. Ромодановский был назначен первым воеводой в Ельце, в 1620 г. при назначении полковых воевод в Украинский разряд князь В.Г. Ромодановский был назначен первым воеводой передового полка в Дедилове (ныне город в Львовской области). Затем был воеводою в Путивле, Брянске.

Были Василии Ромодановские и позднее, но мы можем искать прообраз «Ва-силья Рободановского» только в определенном временном промежутке — до середины XVII в. Дело в том, что среди героев старины был скоморох, который сделал из бычьего пузыря волынку:

Да был никаков волынщичек, Да молодой-от гудошничек. Да он другом пузырь доступил, Да как сделал волыночку Да на новую перегудочку, Да как стал он на рынок гулять, Да как стал он в волынку играть, Да как гости подхаживали, Да бояра подхаживали, Да волынку послушивали, Да как ей-то подхваливали: «Да как-то это волыночка На новую перегудочку,

Да ни на что не подумати -Не того ли большого быка,

Да быка рободановского?» [Гильфердинг 1873, 1288, № 303].

А в 1648 г. вышел указ о запрете всех народных развлечений с участием скоморохов. В старине же волынщик свободно играет, и все с удовольствием слушают его музыку.

«Старина о большом быке» — произведение, которое нельзя понять без выявления исторических напластований. Главное событие в старине — не ссора именитых бояр, а угон большого быка и приготовление из него различных яств, устройство всеобщего праздника, а затем последовательное наказание всех лиц, причастных к его уничтожению.

Так мы подходим к еще более древнему пласту значения этой старины. В ней оживают следы древнейшего языческого обряда «коллективной жертвенной трапезы». Можно допустить, что место быка в глубокой древности занимал тур. Он был гораздо крупнее и сильнее современного быка. К сожалению, туров истребили полностью, но до XVII в. эта порода существовала. Гиперболизированное описание большого быка в начале старины на самом деле близко к действительности.

Может быть, на дворе у Ромодановских был именно тур, тогда уже очень редкое животное, и именно поэтому его рога необычной для быка длины украшала княжеская подпись [Власова 2001, 298].

Образ тура был мифологизирован в славянской культуре: «тур — золотые рога» (былина «Волх Всеславьевич»). Образ большого быка, поставленного в основу сюжета старины, восходит к языческим представлениям древних славян, по которым бык был, конечно, важнейшим тотемом. З. И. Власова отмечает:

Особая скотоводческая братчина существовала у восточных славян и после принятия христианства. В жертву местным и особо почитаемым святым приносились также быки, но трапеза происходила уже в Ильин день или в день Флора и Лавра — покровителей домашних животных [Власова 2001, 291].

Конечно, «Рипятушки» сказочницы Куприянихи являются всего лишь отрывком, осколком той удивительной старины о большом быке. Для нее этот текст действительно присказка. Здесь нет подробного описания быка. Приказывает украсть быка из «Раздомановских лугов» не Афанасий Путятинский, а «боярынька», сидящая «во крылеченьке». В этом отрывке Куприянихи сохранились только три эпизода: распоряжение «боярыньки» о необходимости украсть быка, увод быка Сенькой-«рассобаченькой» и убой быка. И те оставшиеся эпизоды полуразрушены, наполнились комическими оборотами. И даже сквозь эти разрушенные осколки проступают следы оригинального, остроумного произведения.

Итак, присказка Куприянихи «Рипятушки» еще раз продемонстрировала, насколько может быть причудливой судьба фольклорного произведения. Ушла эпоха, породившая эти образы (древняя языческая Русь, феодальная Московская Русь), исчезло сословие скоморохов, но талантливо созданные картины той жизни, отраженные в старине, продолжали будоражить сознание новых певцов. И вот по-новому осмысленные, украшенные небылицами и прибаутками мотивы «Старины о большом быке» зазвучали в ХХ в.

Обратимся теперь к жанру духовных стихов, в которых мы также встретим отголоски эпической традиции. Среди богатства сюжетики воронежских духовных стихов выделяется распространенный мотив расставания души с телом. Образ души связан со сложными, многогранными представлениями, сложившимися за много веков существования христианской религии.

Мотив расставания души с телом мы постоянно встречаем в текстах XIX-XXI вв., приведенных в сборнике «Духовные стихи Воронежского края» [ДСВК 2011]. Уже в сборнике М.Е. Пятницкого даются три варианта этого стиха, посвященного великому таинству «расставания души с телом»:

Что туры видели

Что туры видели -Диву дивную. Диву дивную, Телу мертваё. Как душа с телом Расставалася. Расставалася Да прощалася. Как тебе-то, душа, На суд Божий идти. А тебе-то,тело,— Во сыру мать-землю.

[ДСВК 2011, №44]

Что мы видели

Что мы видели? Диво дивное, Диво дивное, Тело мертвое. Какъ душа-то с теломъ Разставалася, Разставалася Да прощалася. Какъ тебе-то, душа, На судъ Божий идти. А тебе-то,тело,— Во сыру мать-землю.

[ДСВК 2011, №45]

Духовный стих посвящен самому грустному, скорбному, но в то же время величественному моменту в осознании утраты близкого человека. И выражается это в трогательном прощальном диалоге души и тела. Запомним образы туров и дива дивного, вернемся к ним немного позже.

В третьем варианте «Как на травушке, на муравушке» появляются образы Богоматери, ангелов-архангелов, видевших «диво дивное» — «расставание души с телом». Обратим внимание также и на образ «церкви новой, богомольной», в которой молится «Божья Матушка».

Как на травушке, на муравушке

(Расставание души с телом) Как на травушке, на муравушке, Там стоит церква, она новая, Церква новая, богомол(и)ная. Тай у той церкви — золотой престол. На престоле том — Божья Матушка, Она чтит книгу Явангелия. Прилятали к ней да два ангела, Да два ангела, два архангела.

— Вы игде были, што видали?

— Да мы видели, как душа

с телом расставалася, Расставалася, распрощалася.

Как тебе, душа, в огне(а) горе(а)ть,

В огне(а) горе(а)ть, в пламя сиде(а)ть,

А мне, тельцу, к червям пойтить [ДСВК 2011, №46].

В современных записях 1990-2000-х гг. вновь зазвучат знакомые формулы мотива расставания души с телом («Проспали мы, продремали мы» — № 127, «Прилетали два голубя» — № 129, «Вот последняя кончина» — № 130, «Здесь духовное собранье» — № 131, «Вы подумайте, друзья» — № 132, «Счастливый той путь» — № 133, «В недилю рано сонечко зайшло» — №134 и др.). Приведем примеры двух стихов:

Проспали мы, пролежали мы

Проспали мы, пролежали мы Да всю Царству, всю Небесную. Прилетали два голубя.

— Уж вы голуби, уж вы белые.

— Мы не голуби, мы не белые, А мы ангелы-схоронители.

Всем душам и телесам покровители.

Мы по воздуху летели, диву Божию видали,

Как душа с телом расставалась.

Расставалась, распрощалась.

Да как вам, телесам, в сыру землю идти,

В сыру землю идти да червя точить?

А как мне-то лучше на суд Божий идти,

На суд Божий идти, на суд праведный.

А за мною, за душой, идут с прутьями да с железными,

А как я-то, душа, испугалася.

— Уж ты, ангел мой, схоронитель мой, Схорони ты меня от моих грехов.

А грешила я, душа, не боялася,

А теперь, душа, да за ангела схоронилася [ДСВК 2011, №46].

К уже названному мотиву расставания души с телом прибавляется мотив боязни, страха души за совершенные прегрешения и в итоге мотив страха перед Страшным судом. Защитником души от жестоких судей является ангел-хранитель, образ которого проходит через всё произведение. Оберегающая, защитная функция ангела-хранителя подчеркивается выражением «схоронитель мой».

Вернемся к началу нашего разговора и попытаемся выяснить, каково происхождение некоторых образов в рассматриваемых духовных стихах.

Только в первом духовном стихе «Что туры видели» из сборника М. Е. Пятницкого перед нами появляется образ туров, которые видели «диву дивную, диву дивную, тело мёртваё». В этих строчках соединяется, казалось бы, несоединимое: былинный, сказочный образ чудесного тура, волшебства — дива дивного и христианский по содержанию мотив расставания души с телом. Гораздо естественнее в более поздних вариантах выглядит сочетание данного действия с такими действующими лицами, как «ангелы-хранители», «ангелы-схоронители», «два ангела-архангела», которые заботятся о грешном человеке, охраняют, спасают его.

Туры же являются только нейтральными свидетелями — медиаторами. Появление здесь этого образа можно объяснить, на наш взгляд, только традиционным их поведением — они только видят диво дивное. В более древний языческий период образ туров имел мифологическое значение и был связан с тотеми-ческими представлениями древних славян. Тур (бык) — «в народной традиции особо почитаемое животное, воплощение силы и мужского начала, жертвенное животное» [СМ 2002, 58].

Герои древнейших русских былин (Волх Всеславьевич, Иван Годинович) могли превращаться в «тура — золотые рога»:

А и будет Вол(ь)х десяти годов, В та поры поучился Вольх ко премудростям: А и первой мудрости учился -Обвертоваться ясным соколом, Ко другой-та мудрости учился он, Вольх, — Обвертоваться серым волком, Ко третей-та мудрости учился Вольх Обвертоваться гнедым туром — золотыя рога [Кирша Данилов 1977, 33].

В более поздних былинах киевского цикла образ тура приобретает несколько иное значение. Мотив оборотничества уходит, но туры сохраняют свое особое положение тотема, к ним обращаются, с ними советуются, но при этом они остаются только сторонними свидетелями происходящего. Мы это видим в текстах, представленных в сборнике А.Д. Григорьева «Архангельские былины и исторические песни» (1899-1901). В потрясающем по трагичности отрывке былины «Туры» они становятся свидетелями надвигающихся страшных событий — возможной гибели святой веры на Руси от захватчиков — татар.

«Вы туры, вы туры да маленьки детоцки!

Уж вы где вы, туры, да вы где были-ходили?» «Уж мы были, туры, да на святой Руси». —

«Уж вы що, туры, там видели?» «Уж мы видели, туры, стену городовую,

Уж мы видели, туры, башню наугольнюю;

И-за той стены из городовыя

Выходила девиця — душа красная,

Выносила она книгу Евангелиё,

Да копала она книгу во сырую во землю,

Она плакала над книгою, уливаласе:

«Не бывать тебе, книга, да на святой Руси,

Не видат[ь] тебе, книга, свету белого,

Свету белого да сонця красного!» «Ох вы, глупыя туры, туры да неразумныя!

Не башня стояла да наугольняя, —

Стояла тут церковь соборная;

Да не девиця выходила, не красная, —

Выходила запрестольня Богородиця;

Да не книгу копала да не Евангельё, —

Да копала она веру християнскую;

Она плакала над верой да уливаласе:

«Не бывать тебе, вера, да на святой на Руси!

Не видать тебе, вера, свету белого, Свету белого да сонця красного, Сонця красного да зори утрянной,

Зори утрянной — поздо вечерьние!» [Григорьев 2002, 146-147, №33].

Этот мотив («туры — свидетели надвигающихся страшных событий — гибели Киева») широко развернут в былинах о Ваське-пьянице («Васька-пьяница и Кудреванко-царь», «Васька-пьяница и Курган-царь», «Васька-пьяница и Бака-нище»).

В былине «Васька-пьяница и Кудреванко-царь» «златорогие и одногнедые туры» плывут на столь же легендарный «Боян-остров». Встречает их матушка-турица, в разговоре с ними она расшифровывает увиденное турами «диво дивное», прямо говоря о надвигающемся на Русь несчастье — нашествии татар:

«Уш вы глупые туры да неразумные! Ис церквей-то, церквей, церквей да Божиих, 25. Ис дверей-то, дверей, дверей да Прецистеньских Не девиця тут шла — да Богородиця; На главы она несла книгу Евангеля, Приходила она да ко синю морю, Забродила она в морё да до грудей в воду, 30. Садилась она на сер горюць камень, Клала она книгу да на правой стегног, Штила она да слезно плакала: Она цюла незгодушку над Киевом! Що из-за поля да поля цистого, 35. Из-за моря, моря да из-за синего

Поднималса собака да Кудреванко-царь: Що от скоку-ту, скоку да лошадиного Сколыбаласе матушка сыра земля, От здыху-ту, здыху да от тотарьского 40. Що помёркло-поблёкло да красно солнышко.

У его было силы да много множисьво» [Григорьев 2002, 317, №105].

«Василий Игнатьевич, или, как его чаще называли, Васька-пьяница, Васильюшко-упьянсливой, один из популярных народных героев. Он представитель голи кабацкой, народных низов, бедноты, которая, по всей видимости, и создала былину о своем герое» [Былины 1998, 256]. Он становится, возможно, последним защитником Киева, князя Владимира и его окружения. Опохмелившись и получив назад пропитые ранее вооружение и коня, Васька-пьяница разбивает наголову врага:

Тут веть как Васька да роспрогневалса: Садилса как Васька да на добра коня,

Он бил-то, рубил всех до единого [Григорьев 2002, 324, №105].

Таким образом, упоминание в воронежском духовном стихе «Что туры видели» образов туров и дива дивного вывело нас на старинные образцы русской народной эпической поэзии: былины «Туры» и о Ваське-пьянице. Образ туров-медиаторов сделал близкими и созвучными по силе трагического переживания

эпичЕскоЕ нАслЕдиЕ россии

мотивы былины и духовного стиха: мотив предчувствия надвигающихся страшных событий на Руси — гибели Киева и святой веры и мотив расставания души с телом.

В целом же мы пришли к выводу, что образ туров весьма разнообразен, что он соотносится с разными эпохами жизни Древней Руси. Присказка-погудка «Рипя-тушки» А.К. Барышниковой и «Старина о большом быке» относят нас к переломным XV-XVII вв. в истории России — к эпохе борьбы бояр между собой, отношениям боярства и купечества, городских низов. Образ тура уносит нас в еще более древние, языческие времена, когда тур был важнейшим тотемом славян, приготовление в пищу его сопровождалось специальными ритуалами, которые нельзя было нарушать.

В духовном стихе «Что туры видели» из сборника М. Е. Пятницкого образ туров связан с трагическими событиями татаро-монгольского нашествия XIII-XIV вв. Здесь туры — тотемы-медиаторы, только наблюдающие надвигающуюся на Русь с востока смертельную опасность. Традиционный жанр русского фольклора — былина — преобразовался в записях Куприянихи и М. Е. Пятницкого в другие жанры фольклора: детские песенки, небылицу, духовный стих.

Литература

Былины 1998 - Былины / вступ. ст. В. Калугина. М., 1998. Власова 2001 - Власова З.И. Скоморохи и фольклор. М., 2001.

Гильфердинг 1873 - Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. СПб., 1873. Григорьев 2002 - Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг., с напевами, записанными посредством фонографа: в 3 т. Т. 1. СПб., 2002 (Полное собрание русских былин. Т. 2). ДСВК 2011 - Духовные стихи Воронежского края / подгот. текстов и сост. Т. Ф. Пуховой, Т. В. Ма-нуковской, А. А. Чернобаевой. Воронеж, 2011 (Афанасьевский сборник. Материалы и исследования. Вып. X).

Кирша Данилов 1977 - Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.,

Померанцева 1969 - Померанцева Э.В. Русские народные сказки. Сказки рассказаны воронежской сказочницей А. Н. Корольковой. М., 1969. Сказки Куприянихи 1937 - Сказки Куприянихи. Воронеж, 1937.

СМ 2002 - Славянская мифология: энциклопедический словарь. Изд.2-е. М., 2002.