Мариас Ю. Два уровня мысли и проблем: Наука и философия

МАРИАСЮ*

ДВА УРОВНЯ МЫСЛИ И ПРОБЛЕМ: НАУКА И ФИЛОСОФИЯ MARIAS J.

Deux niveaux de pensйe et de probtómes: La science et la philosophie//Science in the context of human culture II, scientific meet., Sept.30-Oct.4, 1991. — Vatican City, 1997. — P.165-174.

Ю.Мариас (Мадрид, Испания) отмечает, что в Новое время различие между наукой и философией стало исключительно резким. Если сравнить физику Аристотеля с физикой Галилея — Ньютона, то можно увидеть, что первая является философской, в то время как вторая — строго научной. Это показывает, что современные ученые отказываются ставить проблемы, находящиеся вне физики как "позитивной", ограниченной науки, которая не претендует на познание действительности, вещества, причин, но только обсуждает факты, явления, их изменения, законы, которые ими управляют, причем по возможности математические. Такое сокращение горизонта проблем и роли знания обеспечило фантастический успех "естественных" наук от Коперника до наших дней.

Многие философы были одновременно и учеными, но в качестве философов они стремились к познанию самой действительности: с одной стороны, геометрия или вихри, но с другой — cogito, метафизические медитации, резкое различие между res cogitans и res extensa.

К концу XVIII в. философия стала обращать внимание на науку. Кант взял физику Ньютона в качестве модели знания; после реакции трансцендентального идеализма, прежде всего Гегеля, позитивизм свел философию к рефлексии о науке. С одной стороны, блестящее развитие наук, их успех, с другой — очарование загадочной терминологией и символами, которые не применяются в физических и биологических науках.

Пределы науки не обязательно совпадают с пределами тех, кто ее развивает. Наука "отправляется" от реальности такой, какой она ее находит: камни, животные, психические явления, исторические события. Человек прилагает свою мысль и методы исследования к этой реальности, чтобы попытаться ее познать, насколько это возможно. Современный человек плохо понимает, что Апокалипсис играл значительную роль в теологии, по крайней мере в средние века: его содержание было "реальностью", которую теолог должен был рационально интерпретировать, создавая строгую науку. Однако сама реальность находится за пределами науки. Физик обнаруживает то, что он называет "природой", но существование ее не является вопросом физики. Он не задается этой проблемой, которая является как бы "предварительной". Филолог изучает языки, но рассматривает только происхождение принадлежащего ему языка, то, что находится в круге обязанностей науки.

Неразрешимая проблема перестает быть проблемой для науки. Наиболее известный и яркий пример — квадратура круга: после того как была показана ее невозможность, этой математической "проблемы" более не существует. В философии ситуация совершенно иная: вопрос является решающим; старая дискуссия о невозможности метафизики не имеет философского смысла. Действительно, никогда не будет возможным доказать, что она невозможна: может быть, принятая идея метафизики неадекватна, и ее нужно исправить и углубить. Вместе с тем то, что кажется невозможным в одном методе, подходе, может стать возможным, если найти требуемое средство. Прежде всего, даже если бы метафизика была невозможной, было бы видно, что она важна и значительна: необходима, что действительно невозможно от нее отказаться (не нужно забывать идею Канта о метафизике как Naturanlange).

Философия должна ставить определенные вопросы, не рассматривая возможность найти на них ответы. Какие? Радикальные вопросы, те, которые нужны для знания. Возможно, никогда не будет достигнута рациональная определенность относительно личного бессмертия и

загробной жизни, во всяком случае, вопрос неизбежен, поскольку без такой уверенности все остальное является предпоследним и недостаточным.

Вне сознания можно увидеть соотношение между пользой и необходимостью, рассуждая о счастье и блаженстве. Легко показать, что в этом мире счастье невозможно; однако оно необходимо, и все человеческие поступки определяются стремлением стать счастливым.

Возрастает озабоченность "происхождением" мира, Космоса. Вопрос о возможном строении Вселенной все более и более привлекает внимание ученых. В числе прочего изучается и модель Большого Взрыва. Некоторые физики и философы думают, что эта спекулятивная модель имеет отношение к проблеме Творения; некоторые верят даже в то, что эта модель дает аргументы в пользу или против Творения. Однако этот вопрос не затрагивается совокупностью физических теорий, которые ценны с другой точки зрения. Они не касаются проблемы реальности мира, проблемы, "дан" ли нам мир, зависит ли реальность от другой разнородной реальности, к которой она абсолютно не может быть сведена.

Понятие сотворения, очевидно, религиозного происхождения, стало также философской интерпретацией действительности, которая содержит в себе идею "аналогии существа", столь более радикальную, чем идея Аристотеля, которая кажется "провинциальной" аналогией быть созданным, перед лицом возможной аналогии нашего существа и существа Создателя. Поэтому можно ли говорить о "существе" применительно к Богу и является ли вообще достаточным понятие "существо"? Сомнительно, что можно говорить о "существе", когда речь идет о Боге, и сомнительно, следовательно, является ли само понятие "существо" достаточным. Физике нечего сказать на эту тему, и возникает опасный мираж, если верить, что недавние дискуссии о (физическом) происхождении Вселенной имеют что-то общее с актом сотворения и его интерпретацией. Физик имеет право погрузиться в эту проблему, начать философски мыслить, поскольку философская мысль не является лишь уделом тех, кто официально считается философами, но остается открытой для всех, кто помещает себя в данный круг проблем.

В философской области редко используется понятие творения, помимо центрального вопроса сотворения мира Богом. Однако можно было бы попытаться начать с "понятия" акта сотворения и, следовательно, найти сотворение как таковое. Наиболее ясный пример — рождение ребенка. Обычно оно рассматривается как биологический процесс. Новорожденный "происходит" от своих отца и матери; можно добавить, что и от всех своих предков, и от кислорода, азота, углерода, фосфора, всех элементов и их комбинаций. Ребенок как бы состоит из организма, даже из характера и наклонностей, но все-таки он — рожденный человек, т.е. личность, и никоим образом не вещь.

Ребенок не редуцируется не только к своим родителям, но и ко всей совокупности реальности, даже к Богу, которому он мог бы сказать "Нет". Только что родившийся ребенок — это абсолютно новая реальность, радикальная инновация, существенным образом добавляющая себя к действительности. В этом и заключено строгое понятие творения (creation).

Конечно, Создатель не показывает себя, он не присутствует. Однако при виде рождения человека таким, как он есть, появлении новой личностной действительности, не редуцируемой ни к чему, нового абсолюта, который не является автором самого себя, можно понять, что означает творение и отправиться к цели достижения Создателя. В свете этих идей можно увидеть абсурдность и чудовищность абортов со строго философской, антропологической точки зрения, независимо от веры и религиозных убеждений.

Наука демонстрирует непрерывность организмов. Соматические различия между высшими животными и человеком невелики. Биологическая доктрина эволюции представляется вполне подтвержденной в своих самых последних и утонченных формах. Но если встать на позицию не человека, а "меня", между "мной" и животным открывается бездна. Уже давно была предложена формула: человек — это животное, которое ведет человеческую жизнь. Человеческой является "моя" жизнь, все то, что Я делаю со своим организмом, психикой, характером, обществом и физическими вещами, которые "меня" окружают. Вслед за М.Шелером можно говорить о месте человека в Космосе, но можно и изучать место Космоса в "моей" жизни, поскольку именно там Я нахожу Космос. Ставят вопрос: есть ли у "меня" тело, или Я являюсь "моим" телом? Эту альтернативу не следует принимать, ибо Я телесен, Я — кто-то (не что-то) телесное. Ни один язык не путает "кто" и "что" (quis и quid). Наука и философия спрашивают себя на протяжении веков: "Что есть человек?", вместо того чтобы задаться вопросом "Кто Я?"

Роль науки становится все более и более важной. Удивительно и ускорение роста числа открытий. Это можно объяснить социальными причинами, прежде всего числом научных

работников и ресурсами, которыми они располагают. Но есть и более глубокие причины, связанные с тем фактом, что природа изучается все ближе, благодаря знанию деталей ее структуры. Если сравнить состояние физики, химии или биологии в начале нашего века с их современным положением, то расстояние невообразимо.

Современная техника имеет научное происхождение, вытекает из научных открытий и кажется безграничной. Но техника изменяет условия жизни не столько с помощью предоставляемых ею возможностей, сколько меняя эмпирическую структуру человеческой жизни. Возможности нашего времени на порядок больше, чем в любую предшествующую эпоху. Большинство этих возможностей великолепны, но встречаются и угрожающие, начиная с ядерной энергии и кончая генетическими манипуляциями.

Развитие науки во многом обязано накоплению, непрерывности и всеобщности исследования, тому, что можно назвать научной солидарностью, которой не хватает в других областях интеллектуального творчества. Используются не только открытия других людей, но в основном методы, новые идеи, которые расширяют горизонты различных дисциплин. В научной сфере являются достаточно легкими исправление, уточнение и критика, основанные на фактах или цепях рассуждений, которые в основе своей достаточно просты.

Философы пребывают в неведении относительно друг друга. Многие из них заперты в своем языке и не проявляют интереса к мысли и слову вокруг себя. До определенной степени философская мысль связана с языком; зарождение западной философии в Греции и впоследствии латинские переводы оказали решающее влияние на содержание философской мысли. Многообразие европейских языков в Новое время разделило ее на многие сравнительно независимые традиции мысли, достаточно плохо знающие друг друга. Полное понимание философской мысли требует ее чтения на языке оригинала, но на самом деле она усваивается и воспринимается только после переосмысления на родном языке.

Влияние позитивных наук на философию очень велико, и она часто пользуется понятиями, адекватными для знания "вещей", но совершенно непригодными для понимания других форм действительности. Основной задачей философии является нахождение категорий и концепций, которые способны "схватить" действительность, объяснение которой она должна дать.

Теории разума как такового претерпели существенное развитие в нашем веке (возможно, за единственным исключением испанской мысли, крайне мало известной за границей). Итак, разум в строгом смысле слова, постижение действительности в ее взаимозависимости, является ядром философского метода. Восприятие, описание, лингвистический анализ, диалектические цепи являются недостаточными. Систематическая структура философского знания, где истины должны опираться одна на другую для достижения живой, все время обновляемой и подкрепляемой очевидности, требует использования разума во всей его значимости. Ныне невозможно оставаться в ограниченных рамках абстрактного разума, который с XVIII в. был единственной моделью, состоящей в редукции действительности к ее элементам, принципам или причинам, попутно теряя саму действительность. Частичное оправдание иррационализма (Киркегор и все его последователи) представляет собой открытие действительностей, интересных самих по себе, таких как человеческая жизнь или история, которые не могут быть заменены их "элементами". Однако иррационализм невозможен, поскольку жизнь не закончена, не имеет самодостаточных инстинктов, и единственный способ жизни — это мыслить, использовать разум. В Испании, через 77 лет, это называют "жизненным разумом" (raison vitale), а "моя" жизнь — это объяснение, придание разума, instrumentum reddendi rationem.

Люди науки достигли границ своих знаний. Они наталкиваются на тайны действительности. Помимо того, что научные дисциплины открывают, они задают вопросы о смысле существования того, что так стремятся понять. Структура Вселенной и структура организма начинают становиться прозрачными. Люди науки задаются вопросом Лейбница, Унамуно и Хайдеггера: почему есть нечто, а не ничто? Каков смысл этой чудесной машины, человеческого тела, которое позволяет жить, мечтать, сомневаться, надеяться, любить?

Есть люди науки, которые пытаются ставить такие вопросы с помощью средств своей конкретной дисциплины, но, поскольку эти вопросы принадлежат к другой области сферы знаний, ученые не находят веского ответа. Еще хуже, что они преодолевают границы науки и снимают с себя ответственность. Очень часто в "научных" книгах встречаются неоправданные и не подкрепляемые утверждения.

Наибольшая часть того, что называется ныне философией, состоит именно в том, чтобы исключать такие вопросы. Говорят, что по-настоящему интересные проблемы неразрешимы,

или они не имеют смысла, поскольку смысл принадлежит исключительно тому, что "проверяемо", и при этом даже не задумываются, "проверяемо" ли само это утверждение. Философия должна ставить радикальные вопросы; если она этого не делает, она перестает быть философией. Абсолютно законно отказаться от этих вопросов; но в то же время происходит и отказ от условия философии. Философия есть высшая неуверенность; философ никогда не уверен в успехе, ему не нужен "успех", что и является условием человека.

К.Б.Зельдович, В.А.Яковлев