Спросить
Войти
ЖЕРМЕН П.*
О ПОДЛИННОСТИ НАУЧНЫХ ЗНАНИЙ И ИХ КУЛЬТУРНЫХ ПОСЛЕДСТВИЯХ
GERMAIN P.
Sur l&identitâ des œnnaissances scientifiques et ses ronsequences culturelles//Science in the context of human culture II, scientific meet., Sept.30-Oct.4, 1991. — Vatican City, 1997. — P.153164.
Поль Жермен (Институт Франции Французской академии наук, Париж) отмечает, что, прежде чем судить об обоснованности и оправданности воздействия науки на культуру, следует проанализировать язык научных дисциплин, которые образуют ее ядро. Автор стремится показать некоторые условия эпистемологической природы, относящиеся к формулировке и подтверждению научных знаний и результатов.
В течение веков научная деятельность рутинно связывалась с тем или иным течением мысли, с той или иной философской концепцией. Даже сейчас наука часто представлена на заднем плане концепций, отдающих позитивизмом или сциентизмом, или в качестве поддержки тех или иных духовных убеждений, философских мнений, интерпретаций хода истории, или непостоянства современного мира. Это доказывает несостоятельность анализа, который не отличает формулировку и подтверждение результатов, с одной стороны, от культурных и даже личностных факторов, влияющих на выбор предмета и пути открытия, — с другой, от интерпретации, которую каждый человек и каждое интеллектуальное сообщество может придать научному процессу и его результатам как суждениям, переносимым в практику, придающую им власть и общественное значение. Формулировка и подтверждение результатов составляют самую сущность научной деятельности, то, что называется ее чистым и твердым ядром. Безусловно, свое собственное значение имеют и культурные влияния, и интерпретация. Однако они подразумевают чужеродные по отношению к миру рассудка положения, выбор мнений или общества, в которых играют важную роль свобода и ответственность личности, культурные сообщества и политические власти. Люди науки могут первыми выдвинуть различные мнения об интерпретации научной теории или даже целой научной дисциплины.
Выявленный эпистемологический разлом привносит дополнительный элемент к заключению, согласно которому единство духа — проще говоря, когерентность идей и действий — не задается дисциплиной, утверждающей себя рационально, а является плодом личного поиска, актом разумного действия мысли в поиске смысла, который могли бы иметь мир и существование, т.е. действия, стремящегося выразиться в поступках, воплощающих мысль в повседневной жизни. Этот акт находится вне мира рассудка и может совершаться разными путями; обыкновенно выбирается тот путь, который более или менее явно отвечает на вопрос о том, какими принимаются мир и существование. Он заключает в себе свободу и ответственность, это личный акт, который может учитывать конечные цели, естественно выражается в убеждениях и действиях, это обдуманный акт в двух смыслах: он не опирается на понятия и верования, которые противоречат знаниям, приобретенным наукой; он опирается на разум как критическую составляющую мысли и действий.
Итак, строго очертив подлинность научных знаний, можно комплиментарно разделить особенности мнений, утверждений и убеждений, не относящихся к миру рассудка и представляющих собой естественные модальности, и особенности, обязанные собой мысли. Они принадлежат к другому порядку, нежели научные знания, которые объективны, но не исчерпывают собой всю полноту реальности. Некоторые убеждения являются продуктом заинтересованного разума личности; они не навязываются другим, но заслуживают уважения. Строгость определения подлинности научных знаний имеет целью придать им ту полноту рассмотрения, которую они заслуживают, в то время как более широкое, расплывчатое и неточное понятие науки может приписать им чувственность и иррациональность до такой степени, что они перестанут быть научными.
Вышесказанное связано с верой в том смысле, как ее видит современный христианин. Св. Августин говорил, что, если бы Библия оказалась в несогласии с некоторой наукой, не следовало бы оставаться в нерешительности перед пересмотром данной в Библии интерпретации. Исторический опыт показывает, что огромные трудности при необходимости переинтерпретации почти всегда приводили к прогрессу в понимании веры.
Сегодня вера лучше, чем когда-либо, кажется соотносящейся с естественным порядком мысли, поскольку она связана с тем, что имеет отношение к существованию. Развитие научного метода, его требования к строгости, недоверие, которое он породил к основам, которые казались очевидными, но стали объектами критики, оставило одинаково глубокий след в философии, метафизике и натурфилософии. Даже в этих областях разум действует скорее по критическим принципам, а не по принципам рациональной дедукции, с необходимостью используемым в науке. Такой тип действий заинтересованного разума на пути, исследованном всеми средствами мысли и критическим чувством, вызванным с учетом конечных целей, представляется наиболее подходящим. Христианская вера следует этому пути, освещенному в Откровении Иоанна Богослова.
Действия заинтересованного разума в бытии и научный подход, строящий объективные модели, направляются по различным дискурсам, но это различие никоим образом не меняет поиск единства духа — предмет первого из направлений. Например, христианин может уютно чувствовать себя в своей вере, созерцая математический мир, невидимый универсум, который постоянно раскрывает математику "во имя чести человеческого духа", или успехи квантовой физики, которую невозможно уместить в рамки обычных представлений о пространстве и времени, но которая успешно описывает материю, энергию и взаимодействия на самых малых масштабах. Эти точность и сила человеческого разума, способного раскрыть глубинную действующую математическую структуру — основание для описания материи, превосходящего наше воображение, укрепляют христианина в его уверенности в наличии разума в мире.
История Вселенной или, по меньшей мере, ее модель, предлагаемая ныне научной космологией, могут показаться лишь иллюстрацией веры в Творца и мир, созданный для человека и данный ему по Книге Бытия. Если любое рассмотрение конечной цели в принципе исключено из всякого научного исследования, особенно в биологии, почему бы христианину не возрадоваться и не выразить свое восхищение всей той невообразимой изощренностью, которую реализовал динамизм жизни, чтобы наделить живую материю необыкновенными свойствами, наблюдаемыми во всем живом? Да, христианин благодарен за такое чудо, поскольку он может бесконечно, и по своему собственному пути, вести внутренний диалог, чтобы создать единство духа. Но он потерпит неудачу в смысле "эпистемологического разлома", если попытается вывести из этого восхищения открытиями современной науки доказательство своих философских идей или религиозной веры, тем самым придав науке искаженный образ.
Пусть эпистемологический разлом, который определяет научный характер знания, признан и принимается во внимание. Тогда сциентистская концепция чужда миру разума, так как она освобождает от личного и жизненного выбора, свободного выбора в акте, подразумевающем ответственность. Ученый придает понятиям, определяющим научные модели, квазионтологическое значение и наделяет лишь меньшей ценностью концепции, чуждые объективному научному методу. В прошлом веке было известно много видов сциентизма, опиравшихся в основном на известные результаты классической физики. Сегодня сциентистские искушения проистекают от смещения открытий в область биологии и медицины.
Сдвиги в сторону антинауки часто порождаются непризнанием эпистемологического разлома. Научному развитию ставятся в вину пагубные ошибки, которые на самом деле относятся к тому, как общество использует некоторые опасные результаты и приложения, имеющие лишь благотворные стороны. Тот, кто придает большое внимание субъективности, мог бы поставить в вину науке злоупотребление псевдообъективными заключениями, производимыми в определенных ситуациях.
Сейчас слышно много голосов, оплакивающих ослабление моральных убеждений в наиболее развитых обществах и слишком частый отказ включить в образование молодежи преподавание морали или обряд посвящения. Ответственны ли за это явление научное развитие и его последствия? На этот вопрос нельзя ответить ни да, ни нет, его нельзя рассматривать без углубленного анализа. Во все времена добро всегда шло вместе с истиной, среди свидетельств и причин, которые поддерживали рассмотрение моральных ценностей и прогресс знаний в стремлении развивать то и другое одновременно и при их взаимной поддержке. Религиозные убеждения, концепции, берущие начало в философии Просвещения, вполне поддерживают это утверждение. Итак, свидетельства, или философские предположения, которые казались необходимыми для поддержания развития науки, оказались излишними и ненужными в ходе эволюции научных дисциплин, в то время как влияние последних в прогрессе знания все возрастало. Следовательно, основание моральных ценностей, если даже их и придерживаться, должно быть отделено от основания научных дисциплин. Так, это является естественным следствием подлинности мира разума, в то время как непризнание этой особенности приводит к связи судеб и действий морали и науки. В качестве примера явления, для которого моральные ценности потеряли свою универсальность, можно указать, что согласие относительно моральных ценностей могло бы восстановиться в действии, направленном к конечной цели — человеку или желаемому общественному порядку, в то время как научное действие, по определению, происходит по принципу причинности. Говоря еще точнее, в наше время, когда права человека представляются важной (если не общепризнанной) ценностью, можно задаться вопросом об основании выступлений, призванных ныне оправдать и распространить эту ценность. Не является ли это в точности утверждением о желании и воле создать человека завтрашнего дня?
Крайне желательно, чтобы развивающиеся страны получили доступ к более высокому уровню научных знаний и интегрировали эти знания в свою цивилизацию и культуру. Если развитые страны, считающие своим неотъемлемым долгом помогать научному развитию других
стран, представляют им науку в том виде, как она часто воспринимается у нас, — подразумевая переход к западным идеям, — остается только ожидать упорного сопротивления. Народы развивающихся стран могут воспринять такие усилия (настоящие или будущие) как угрозу всем тем ценностям, верованиям и достижениям, которые составляют их собственную культурную основу. Напротив, они будут более восприимчивы, если выдвинуть на первый план идею о том, что после трех веков научного поиска, прожитых человечеством в западных странах, формулировка и оправдание научных знаний являются необычайными операциями человеческого ума, которые, однако, оставляют каждому человеку и каждому обществу свободу в отношении культурных и религиозных ценностей, к которым они привязаны.
К.Б.Зельдович, В.А.Яковлев
