Интерпретация мифа об Орфее и Эвридике в творчестве В. Я. Брюсова

Филология

Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2015, № 2, с. 166-169

УДК 821.161.1

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МИФА ОБ ОРФЕЕ И ЭВРИДИКЕ В ТВОРЧЕСТВЕ В.Я. БРЮСОВА

© 2015 г. Е.В. Болнова

Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского, Н. Новгород

eka332@yandex.ru

Поступила в редакцию 01.06.2014

Рассматривается интерпретация классического мифа об Орфее и Эвридике в творчестве В.Я. Брю-сова. Определяется художественная функция тех нововведений, которые Брюсов внес в трактовку исходного античного сюжета. Показана связь брюсовской интерпретации мифа об Орфее и Эвридике с эстетикой русского символизма.

В творчестве В.Я. Брюсова важную роль играют античные мотивы и образы, проявляющие себя на самых разных уровнях созданных им текстов. «Для меня Рим ближе всего» [3, с. 122], -говорил он Волошину. И даже в заключительной речи на своем полувековом юбилее, отмечавшемся в 1923 году, Брюсов признавался в любви к Риму. Античность придавала его творчеству вселенский характер, особую значительность и подталкивала читателя к поразительным аналогиям и параллелям.

Справедливо выделение М. Гаспаровым [1, т. 7, с. 548] двух периодов в творчестве Брюсова (ранние стихи и поздняя проза: 1890-е и 1910-е годы), когда античность играла особенно заметную роль, отразив серьезные сдвиги в истории страны и духовной биографии писателя. В общих чертах концепция Гаспарова представляется верной, хотя и несколько схематичной и прямолинейной. Хотелось бы подчеркнуть постоянный интерес Брюсова к античности, который, безусловно, не был спорадическим или факультативным.

Образ Орфея многократно возникает в творчестве Брюсова. Однако мифам, связанным с данным античным персонажем, полностью посвящено два произведения, созданных в течение года: с декабря 1903-го по ноябрь 1904-го. Это стихотворения «Орфей», «Орфей и Эвридика». В них представлены основные сюжетные мотивы мифа. Правда, разрабатывает эту тему Брюсов как бы в обратном порядке. Сначала он обращается к моменту гибели героя (стихотворение «Орфей») и уже затем использует известный миф об Орфее и Эвридике. Разрабатывая его, поэт обращается к кульминационному моменту: фракийский певец ведет возлюбленную из царства мертвых, но оборачивается, и Эври-дика исчезает.

Теперь обратимся к более подробному сопоставительному анализу стихотворений. Наиболее ранним, как говорилось выше, является стихотворение «Орфей». Оно датировано декабрем 1903 года. В стихотворении рассматривается момент гибели героя от рук разъяренных вакханок:

И пал певец с улыбкой ясной. До брега волны докатив, Как драгоценность, труп безгласный Принял на грудь свою прилив [1, т. 1, с. 256]. За кадром остается история смерти Эвриди-ки и спуска певца в Аид за своей женой. Финал стихотворения созвучен античному мифу. Он лишен трагизма. Перед нами торжество искусства и надежда на соединение душ после смерти: Но, не покинув лиры вещей, Поэт, вручая свой обол, Как прежде в Арго, в челн зловещий, Дыша надеждой, перешел [1, т. 1, с. 256]. Брюсов, стремясь к дополнительной архаизации текста, использует стандартные средства воспроизведения античных тем в русской литературе, характерные, в частности, для антологической лирики. Так, он обращается к составным эпитетам: «сребропенных риз», «сладострастном бреде», «пышнокудрые наяды». Примечательно, что на протяжении всего стихотворения Брюсов использует постоянные эпитеты, ставшие таковыми еще в начале 19 века: «живые струны», «улыбкой ясной», «лиры вещей».

М.Л. Гаспаров в своей статье «Брюсов и античность» отмечает следующее: «Так как все сменяющие друг друга цивилизации равноправны и самоценны, то каждая из них интересна не тем, что в ней общего с другими, а тем, что в ней отличного от других. А это значит, что, рисуя иную эпоху, Брюсов всеми силами

подчеркивает ее экзотичность, ее отдаленность от нашей. Именно поэтому он насыщает и перенасыщает свои римские романы археологическими реалиями и лексическими латинизмами; именно поэтому он стремится в своих переводах из римских поэтов к такому режущему слух буквализму...» [1, т. 7, с. 552]. Это высказывание в полной мере можно отнести и к стихотворению «Орфей». Брюсов очень активно использует историзмы (вакханки, ризы, менады, тирсы, лира, наяды, обол, челн), архаизм (чресла), традиционные для произведений античной тематики, и устаревшие церковнославянские неполногласные формы слов: ветр, брег. Кроме того, стихотворение наполнено мифологическими именами собственными: Орфей, Эвриди-ка, Дионис, Арго, Орковы врата. Поэт сознательно стремится к тому, чтобы, с одной стороны, каждый читатель проникся ощущением античной эпохи, а с другой, столь явное использование традиций стихосложения 19 века подразумевает двойную архаизацию текста: античность накладывается на литературную традицию досимволистской эпохи. Стихотворение Брюсова разрабатывает антологические мотивы сходным с золотым веком русской поэзии образом.

Интересно проанализировать причины, по которым вакханки убивают Орфея. В стихотворении Брюсова они поклоняются одному богу: Дионису. Орфей является олицетворением покоя. Менады же - это само буйство жизни, хаос. При этом Орфей понимает, но не разделяет ту страсть, которая владеет и движет ими. Если использовать терминологию, введенную впервые Фридрихом Шеллингом, но получившую популярность благодаря труду Фридриха Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», то можно сказать, что в стихотворении Брюсова Орфей является носителем аполлонического начала, предполагающего чувство меры, самоограничение, свободу от диких порывов, мудрый покой творца. В противовес этому менады - носительницы дионисийского начала, которое заключает в себе первобытный хаос и ужас, вакхический восторг, трепет опьянения и экстаза. Показательна сама лексика, которая связана с менадами: «юны», «живые», «буйство жизни» и т. д. Они поэтизируют миг, в то время как Орфей познал тайны вечности. Именно поэтому он пребывает «молча одичалый // При вольном вое.» их игр. И хотя у них общий бог, но вакханки отвергают покой ради наслаждений («Все жизни - в сладострастном бреде, // Вся вечность -в таинстве вина»). Орфей поет им о смерти, о загробном царстве, поэтому они убивают его, отвергая саму мысль о конечности земной жизни. Помимо того что образ Орфея у Брюсова

ассоциируется с покоем, он неразрывно связан с верой и надеждой («исполнен веры», «дыша надеждой»). В этом автор отступает от традиционной трактовки событий в мифе, согласно которой Орфей пребывает в унынии и отчаянье после неудавшейся попытки вернуть Эвридику. Даже в смерти Орфей сохраняет покой и красоту: «И пал певец с улыбкой ясной».

Показательно то, что даже перед угрозой смерти Орфей остается верен себе, творчеству. Он не сомневается в силе своей песни, в ее способности подчинять себе людей и силы природы. Возможно, Орфей у Брюсова сам искал смерти, ведь теперь он мог соединиться с возлюбленной. Вакханки сравниваются автором стихотворения с пантерами («Они стремятся, как пантеры»), «но и пантер смирял напев». Почему же Орфею оказалось не по силам укротить ярость «безумных дев»? Скорее всего, он не стремится к этому. Его поэзия после смерти Эвридики и спуска в Аид - поэзия мертвых, поэзия вечности. Она уже не оказывает прежнего воздействия на тех, кому доступен лишь «прекрасный миг» и «сладострастный бред» жизни.

Обратимся к стихотворению «Орфей и Эв-ридика», датированному 1903 - июнем 1904 года. Первое, что обращает на себя внимание, -это диалогическое построение произведения. Орфей ведет жену из царства мертвых, пытаясь при этом вызвать в ней отклик на свою любовь. Соответственно перед читателями разворачивается диалог героев, и лишь последние четыре строки - авторский комментарий последствий того, что Орфей оглянулся, нарушив запрет:

- И смотрит дико,

Вспять, во мрак пустой, Орфей.

- Эвридика! Эвридика! Стонут отзвуки теней [1, т. 1, с. 320].

В отличие от предыдущего стихотворения, здесь лексика абсолютно символистская. Стоит хотя бы обратить внимание на характерные для символизма образы смерти (мертвенной тропой, черной смерти пелена, сердце - мертво, грудь -недвижна, могила), мрака, тени, тьмы. С образом Эвридики связаны черный цвет («Но на взорах - облак черный, // Черной смерти пелена») и мотив сна («Помню сны, - но непостижна, // Друг мой бедный, речь твоя», «Помню счастье, друг мой бедный, // И любовь, как тихий сон.»). При этом сон связан не со смертью, а с земной жизнью героини. Эпитеты, которые использует Брюсов, также соответствуют общему настроению произведения: «бледный лик», «мертвенной тропой», «мрак пустой», «тьме бесследной».

Кроме того, символистской является и главная мысль стихотворения: бессмысленность существования Эвридики в мире живых после

Е.В. Болнова

того, как она познала тайны загробного царства. Л. Бугаева в статье «Мифопоэтика сюжета об Орфее и Эвридике в культуре первой половины XX века» пишет, что здесь «в хорошо известную событийную канву легенды [Брюсов] вплетает два существенных для бытования легенды в XX в. мотива - мистического знания и эротической любви. В поэтическом мире Брюсова мистическое знание связывается с образом Эври-дики: «Ах, что значат все напевы // Знавшим тайну тишины! // Что весна, - кто видел севы // Ас-фоделевой страны!» - в то время как образ Орфея пронизан мотивом эротической любви: «Вспомни, вспомни! луг зелёный, // Радость песен, радость пляск! // Вспомни, в ночи - потаённый // Слад-кожгучий ужас ласк!»» [2, с. 501].

Орфей - певец и пророк - бесспорно, прича-стен знанию, но знанию земному, в то время как Эвридика, знающая более глубокие, более сокровенные тайны, потеряла земные чувства и способность земного восприятия: Но на взорах - облак черный, Черной смерти пелена... .. .Я лишь легкой тенью вею, Ты лишь тень ведешь назад. ... Сердце - мертво, грудь - недвижна Что вручу объятью я?... . Помню сны, но непостижна, Друг мой бедный, речь твоя [1, т. 1, с. 319320].

Какова же мотивировка оглядки Орфея в стихотворении Брюсова? Ведь известно, что миф не дает однозначного ответа на этот вопрос. Орфей всеми силами старается оживить в Эвридике прежние чувства, переживания. Он оглядывается именно потому, что страстно желает вернуть Эвридику к потерянной жизни и физически, и духовно. В начале стихотворения он уверен, что стоит им выйти на поверхность, вернуться в мир живых, и все станет как прежде, до трагической смерти жены («Мы идем тропой мятежной,// К жизни мертвенной тропой»). На сомнения Эвридики он отвечает своей уверенностью:

Выше! выше! все ступени -К звукам, к свету, к солнцу вновь! Там со взоров стают тени, Там, где ждет моя любовь! Верь мне! верь мне! у порога Встретишь ты, как я, весну! Я, заклявший лирой бога Песней жизнь в тебя вдохну! [1, т. 1, с. 319] Чувствуя, что его слова и убеждения не способны вдохнуть в Эвридику жажду жизни, жажду возвращения, Орфей старается пробудить в ней воспоминание и об эротической любви:

Вспомни, вспомни луг зеленый, Радость песни, радость пляск! Вспомни, в ночи - потаенный Сладко-жгучий ужас ласк! [1, т. 1, с. 319] При этом Орфей забывает, что для Эвридики он уже больше «друг» и «брат», нежели «супруг». Он не может понять, как она могла забыть его, будучи сам уверен, что эти воспоминания вечны («Ты не помнишь! ты забыла! // Ах, я помню каждый миг! // Нет, не сможет и могила // Затемнить во мне твой лик!»). Его оглядка - желание любой ценой вернуть Эври-дику к жизни. Он не замечает, что она идет за ним не по собственной воле, а по велению долга: «Ты - ведешь, мне - быть покорной, // Я должна идти, должна.» Эвридика не хочет идти за Орфеем, все его попытки вернуть возлюбленную к жизни обречены на неудачу с самого начала.

Таким образом, на основе проведенного анализа можно сделать вывод об устойчивом интересе Брюсова к сюжету мифа об Орфее и Эври-дике. Это связано с тем, что имя Орфея олицетворяет могущество искусства. Еще Эсхил в трагедии «Агамемнон» так описывает воздействие голоса Орфея (обращаясь к корифею): «Язык твой - язык Орфея наоборот: Тот водил за собой все, вызывая радость своим голосом.» [4, с. 429].

Обращаясь к данной теме, Брюсов совмещает различные поэтические системы: приемы классической антологической лирики XIX века и образность и художественный строй символистской лирики начала XX века.

Идеи и настроения стихотворений также соотносятся с выбранной автором поэтической системой. Торжество искусства в стихотворениях «Орфей» сменяется ощущением бессмысленности существования и неполноты земного знания в произведении «Орфей и Эвридика».

Примечание

Существует несколько вариантов смерти Орфея. По Овидию, он был растерзан фракийскими менадами за то, что презрел их любовные притязания. По Конону, фракийские и македонские женщины убили Орфея за то, что он (будучи жрецом местного храма Диониса) не допустил их к мистериям. Мифы о растерзании Орфея менадами легли в основу орфических культов. Музы собрали вместе его растерзанное на куски тело и похоронили в Либетрах, а лиру Зевс поместил среди созвездий. Гимны Орфея пели Ли-комиды при совершении таинств. По другому варианту, голова и лира плыли по Гебру и были выброшены на Лесбос у Мефимны (или только голова), лиру поместили в святилище Аполлона. На Лесбосе было святилище, где пророчествовала его голова. По

одному из древнегреческих мифов, после смерти Орфей был помещён на небо в образе Лебедя, недалеко от созвездия Лиры.

Список литературы

References

E.V. Bolnova

The interpretation of the classical myth of Orpheus and Eurydice in V. Bryusov&s works is considered. We demonstrate fundamental similarities and differences. We also examine the motivation of Orpheus& and Eurydice&s behavior in V. Bryusov&s poems that differs from the myth.

encii 24-26 fevralya 1999 goda. SPb., 1999. S. 485-507.