«я стоял на высочайшей ступени, на которую смертные восходить могут. . . »: Н. М. Карамзин - первый Русский путешественник в Альпах

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2014. № 1

В.В. Смекалина

(аспирантка кафедры истории России XIX — начала XX в. исторического

факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*

«Я СТОЯЛ НА ВЫСОЧАЙШЕЙ СТУПЕНИ, НА КОТОРУЮ

СМЕРТНЫЕ ВОСХОДИТЬ МОГУТ...»: Н.М. КАРАМЗИН ПЕРВЫЙ РУССКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК В АЛЬПАХ

В рамках исследования русско-швейцарских культурных связей рассматривается путешествие Н.М. Карамзина в швейцарские Альпы в 1789 г., на примере которого выявляются особенности восприятия русскими путешественниками Швейцарии, показывается связь этого восприятия с литературно-философским наследием эпохи Просвещения. Путешествие Карамзина анализируется в контексте русского «воодушевления Швейцарией», ставшего неотъемлемой частью русской культуры с конца XVIII в.

The article analyses Nikolai Karamzin&s travels in Switzerland and his alpine journey as an integral part of russian-swiss cultural relations. Karamzin laid the foundation of the russian philhelvetism which was closely connected with the cultural trends of the european Age of Enlightenment. Karamzin set an example of a «russian travel» that became almost obligatory for lots of the later Russian travelers in Switzerland.

Образ Альп, созданный Н.М. Карамзиным в «Письмах русского путешественника», настолько ярок и богат коннотациями, что вполне достоин стать предметом специального рассмотрения. Он складывался во многом под влиянием литературно-философских традиций европейского Просвещения и в свою очередь «направлял» взор последующих русских путешественников вплоть до середины XIX в.

В течение столетий в европейской культуре шло формирование образа Альп1. В разные эпохи в восприятии их человеком могли доминировать совершенно разные тенденции — от страха перед горами до мистического преклонения перед ними, от безразличия до восхищения созданием Творца. Но всегда образ Альп являлся

* Смекалина Валентина Владимировна, тел.: (495) 938-02-84; e-mail: vsmekalina@ mail.ru

важной составляющей духовной жизни Европы, оказывая влияние на самосознание и мироощущение людей, способствуя формированию вокруг себя особой материальной и духовной культуры2.

Отношение к Альпам в античную эпоху было, скорее, утилитарным, в раннее Средневековье его сменило представление о горах как об арене борьбы добра и зла, высокое Средневековье принесло начало постепенного освоения Альп в практическом, эстетическом и научном плане: в Альпы устремляются художники и мыслители, короли, купцы и пилигримы. Поворотным моментом стал XIV век, начало эпохи Возрождения, давшей мощный импульс научному исследованию Альп, куда отправляются натуралисты, картографы и первые «альпинисты»; Альпам посвящают целые научные трактаты и уделяют им значительное внимание в исторических работах. После заметного спада интереса к Альпам в XVII в., с началом эпохи Просвещения начинается «золотой век» Альп, которые отныне займут прочное место во многих сферах европейской культуры и общественной жизни. Именно в XVIII столетии стоит искать истоки современной европейской традиции восприятия Альп. Благодаря деятельности ученых-натуралистов, поэтов и литераторов (назовем лишь имена И.Я. Шойхцера, А. фон Галлера, И.К. Лафа-тера, И.Я. Бодмера, Я. С. Виттенбаха), обретшей известность и нашедшей отклик во многих странах Европы, во второй половине века в европейской культуре окончательно формируется образ Альп, отразившийся в широком спектре источников — художественных произведениях, исторических работах, этнографических и картографических описаниях, дневниках и журналах путешественников, путеводителях, произведениях изобразительного искусства и в музыке. Это стало результатом неуклонно возраставшего интереса к Альпийским горам, отразило впечатления, ощущения и мечты, размышления об исторических реалиях и философские раздумья путешественников, в большинстве своем литераторов и ученых3. Главным содержанием этого образа стало так называемое Alpenbegeisterung («воодушевление Альпами»)4.

Без сомнения, сердцевину европейского «воодушевления Альпами» составляет история увлечения Европы Швейцарией и швейцарскими Альпами5. Более того, можно утверждать, что резкий

рост интереса европейцев к Швейцарии в XVIII в. был не в последнюю очередь обусловлен их интересом к красотам швейцарских Альп. Конечно же, внутри самой Швейцарии освоение альпийского пространства происходило естественным образом, ведь горы занимают более половины территории страны. Пастухи пасли свои стада на плодородных альпийских лугах, строили на склонах гор деревянные хижины и занимались изготовлением известного во всей Европе ароматного сыра. Вслед за пастухами швейцарские Альпы осваивают первые естествоиспытатели, геологи и ботаники, а после того как на альпийских склонах в 1728—1732 гг. побывал ученый и поэт Альбрехт фон Галлер, сюда устремилось множество литераторов и путешественников, охваченных «вдохновением Альпами», с галлеровским стихотворением «Альпы» («Die Alpen») на устах6.

Российское увлечение Швейцарией и Альпами стало органичной частью европейского Alpenbegeisterung, благодаря тому что в основе обоих лежал целый пласт связанных со Швейцарией текстов. В русле этого «движения» следует рассматривать путешествие по Швейцарии Николая Михайловича Карамзина (1766—1826) и созданный им образ этой страны, который полностью корреспондирует с европейскими тенденциями XVIII в.7 Именно путешествие Карамзина в 1789—1790 гг. стало новой вехой в процессе культурного «освоения» русскими «альпийской республики». Почти все русские путешественники, посетившие Швейцарию после Карамзина, обращались к его наследию, и карамзинское «воодушевление Альпами» всегда имело доминирующее звучание в путевых заметках россиян8. Более того, во многом благодаря Карамзину с конца XVIII в. Россия, наряду с Германией, Францией, Англией, Швецией, Польшей, а позже и США, становится одной из ведущих стран «альпийского воодушевления»9, внесшей весо6 Haller A. von. Die Alpen und andere Gedichte, 1923; Siegrist C. Albrecht von Haller. Stuttgart, 1967; Kempf F.R. Albrecht v. Hallers Ruhm als Dichter. Bern, 1986.

мый вклад в копилку альпийских и швейцарских впечатлений европейских путешественников.

В процессе своего обучения и ранней переводческой и литературной деятельности Н.М. Карамзин имел возможность глубоко освоить литературу европейского Просвещения. Уже до своего путешествия он был знаком с ключевыми для Alpenbegeisterung сочинениями, читал Бюшинга и Руссо, Бонне и Лафатера, переводил Галлера и Геснера, был знаком с известнейшими путеводителями по Швейцарии10. На Швейцарию и швейцарские Альпы он заранее смотрел глазами творцов Alpenbegeisterung. Неудивительно поэтому, что Карамзин органично влился в культурную струю европейских путешественников, приезжавших искать в швейцарских Альпах «золотой век» человечества. В соответствии с европейскими традициями путешествия своего времени, Карамзин составил описание своей поездки — «Письма русского путешественника» (имеются сведения о путевом журнале Карамзина, но он не сохранился)11. В них впервые в русской культуре он смог дать русскому читателю полное и подлинное представление о «воодушевлении Альпами», а также о неразрывно связанном с ним «швейцарском мифе» — идиллическом и идеализированном образе Швейцарии как страны свободы, равенства, где интересы личности гармонично сочетаются с общественным благом, страны мудрых законов, изобилия и благополучия, патриархального согласия трудолюбивых жителей, хранящих древние традиции и живущих в единении с окружающей их прекрасной природой (в первую очередь, альпийской). По стилю и характеру описания Швейцарии и швейцарских Альп «Письма» Карамзина соответствуют современным им описаниям Швейцарии и занимают достойное место в ряду европейских «швейцарских» текстов как XVIII, так и XIX в.12

Путешествие Карамзина по Швейцарии стало частью его большого путешествия по Европе, продлившегося 18 месяцев, с мая

Tübingen, 2002; Naumann K. Utopien von Freiheit. Die Schweiz im Spiegel schwedischer Literatur. Basel; Frankfurt-am-Main, 1994.

Едва очутившись на швейцарской земле, путешественник восклицает: «Итак, я уже в Швейцарии, в стране живописной натуры, в земле свободы и благополучия! Кажется, что здешний воздух имеет в себе нечто оживляющее: дыхание мое стало легче и свободнее, стан мой распрямился, голова моя сама собою подымается вверх, и я с гордостью помышляю о своем человечестве»13. Он замечает, что «счастливые швейцарцы» должны непрестанно благодарить «небо за свое счастие», ибо они живут «в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному богу» (с. 229). Причиной же тому — Альпы, естественная защита Швейцарии. Именно Альпы становятся неотъемлемой частью, более того — условием существования «швейцарской патриархальной идиллии», именно там «путешественник» встречает удивительных и простодушных пастухов и пастушек «золотого века», именно Альпы вызывают в нем мысли о смысле жизни и о Боге. Стоит отметить, что для Карамзина Альпы стали первым и единственным в жизни, а потому тем более бесценным опытом соприкосновения с высокими горами (высотой до трех и четырех тысяч метров). Свое путешествие в Альпы (как и в целом маршрут всего путешествия по Европе) Карамзин планировал заранее14 и ожидал найти в альпийском мире уже известную ему из европейской литературы идиллию.

Первое «свидание» Карамзина со швейцарскими Альпами состоялось еще в Цюрихе — из окна гостиницы, расположенной на берегу Цюрихского озера, он, к своему удивлению, мог видеть снежные вершины: «...прямо против нас, за озером, стоят высокие горы в утес; далее, в сторону, видны Швицкие, Унтервальденские

и другие высочайшие и снегом покрытые горы, составляющие для меня совершенно новое зрелище: и все это я могу видеть вдруг, сидя под окном в своей комнате» (с. 233). Созерцание альпийских вершин составляет для Карамзина удивительную прелесть новизны, он наслаждается богатством красок и величием гор.

Будучи в Берне в непосредственной близи гор Бернского Обер-ланда, Карамзин готовится к путешествию в Альпы, которое займет шесть дней в конце августа — начале сентября 1789 г.15 «Завтра думаю отправиться к Альпийским горам, — пишет Карамзин из Берна. — Чемодан свой оставлю здесь, а с собою возьму только теплый сертук, половину белья своего, записную книжку и карандаш» (с. 264). Отметим, что, если впечатления от предшествовавшей части путешествия — как по Германии, так и по Швейцарии — Карамзин фиксирует в своей «записной книжке» нерегулярно и далеко не каждый день, то путешествие в Альпы расписано в его «путевом журнале» буквально по часам, что говорит о насыщенности его маршрута и яркости впечатлений и переживаний.

Карамзин в четыре часа утра начинает свое восхождение на гору Венгернальп (1873 м), переходит через перевал Кляйне Шайдек (2061 м) и к вечеру спускается в долину Гриндельвальда (1034 м), где любуется знаменитыми ледниками. Проведя ночь в Гриндель-вальде, в пять часов утра Карамзин совершает новое восхождение и поднимается на перевал Гроссе Шайдек (1961 м), осматривает ледник Розенлауи и спускается в долину Гасли (ок. 600м). На всем пути от Лаутербруннена до Гасли он неоднократно заходит в пастушьи хижины, и альпийские жители всегда радушно встречают его и потчуют молоком и сыром. После ночи в деревне Мейринген (в долине Гасли) Карамзин пешком идет до Бриенцского озера, где проводит ночь в деревне Трахт. Там он становится свидетелем «борьбы» альпийцев — народной забавы, описанной во многих путеводителях XVШ—XIX вв. Наутро на лодке Карамзин переплывает Бриенцское озеро, ночует в Интерлакене и на следующий день возвращается на лодке в Тун (с. 264—278).

В этом альпийском путешествии Карамзину довелось любоваться красотой гор на рассвете и закате и даже при лунном свете, карабкаться по горным тропам, взбираться на ледники и ужасаться острым скалам, славить Всевышнего на вершине, принимать угощение из рук простых пастухов и даже присутствовать на крестьянской свадьбе. В «Письмах русского путешественника» Карамзин создает целостный и очень яркий образ Альп, наполненный авторским восхищением и преклонением перед этим удивительным горным миром. В восприятии Карамзиным Альп можно выделить несколько аспектов, подробное рассмотрение которых позволяет лучше понять как карамзинский образ Альп, так и его влияние на «швейцарскую философию» Карамзина, в частности, на его представления о «швейцарском мифе».

Пожалуй, важнейшая составляющая образа Альп у Карамзина — это идея их первозданности. Альпы для Карамзина являются одновременно началом и концом мира, заключают в себе и разрешают собой множество кажущихся противоречий, успокаивают мятущийся дух и дают силы слабому, являют образец непревзойденной красоты «земного творения» и одновременно сочетают в себе совершенную дикость с богатством природы, пустынность и уединение с полнотой пастушеской идиллии, разделяют и одновременно объединяют мир горный и — по убеждению многих путешественников — горний, с миром земным, миром низменностей и равнин. В повествование о своем пребывании в Лаутербруннене, накануне подъема на Венгернальп, Карамзин включает одну из наиболее возвышенных своих философских и пейзажных зарисовок: «В 8 часов вечера. Светлый месяц взошел над долиною. Я сижу на мягкой мураве и смотрю, как свет его разливается по горам, 74

осребряет гранитные скалы, возвышает густую зелень сосен и блистает на вершине Юнгферы, одной из высочайших Альпийских гор, вечным снегом покрытой. Два снежные холма... составляют ее корону. Ничто смертное к ним не прикасалося; самые бури не могут до них возноситься. вечное безмолвие царствует вокруг их — здесь конец земного творения!..» (с. 267). Первозданность гор придает им и качество первоосновы, источника сущего — хранилища потребного к жизни, колыбели «неиспорченного» человечества («Сколь прекрасна здесь натура, столь прекрасны и люди» (с. 275), — отмечает путешественник). Карамзин относится к Альпам с трепетом и благоговением, горные высоты приближают человека к Богу, полагает он, и потому самые яркие и эмоционально насыщенные страницы «Писем» посвящены именно повествованию о восхождении на гору Венгернальп.

После ночи в Лаутербруннене Карамзин «с благоговением ступил первый шаг на Альпийскую гору» и стал подниматься «по узкой каменной дорожке», идя мимо каменных громад под беспрестанный шум лавин. После четырех часов напряженного пути путешественник «достиг до цели своих пламенных желаний и ступил на вершину горы», где с ним вдруг произошла «удивительная перемена»: «Чувство усталости исчезло, силы мои возобновились, дыхание мое стало легко и свободно, необыкновенное спокойствие и радость разлились в моем сердце. Я преклонил колена, устремил взор свой на небо и принес жертву сердечного моления — тому, кто в сих гранитах и снегах напечатлел столь явственно свое всемогущество, свое величие, свою вечность!.. Друзья мои! Я стоял на высочайшей ступени, на которую смертные восходить могут для поклонения всевышнему!.. Язык мой не мог произнести ни одного слова, но я никогда так усердно не молился, как в сию минуту» (с. 267—268). Горы для Карамзина являются свидетельством и доказательством величия и всемогущества Творца, а человека они возносят на небывалые духовные высоты и заставляют его думать о своем высоком предназначении: «Здесь смертный чувствует свое высокое определение, забывает земное отечество и делается гражданином вселенной; здесь, смотря на хребты каменных твердынь. забывает он время и мыслию своею в вечность углубляется; здесь в благоговейном ужасе трепещет сердце его, когда он помышляет о той всемогущей руке, которая вознесла к небесам сии громады» (с. 268).

Первозданность гор определяет их недоступность, непознан-ность и дикость. Еще находясь вдали от Альп, Карамзин отмечал их дикость, оторванность от мира. Это впечатление лишь усиливается, когда он оказывается в непосредственной близости высочайших гор Швейцарии18. Находясь вблизи отвесных стен горы Айгер (3970 м), глядя на лишенные растительности мощные скалы, Карамзин замечает: «Нельзя взирать без некоторого ужаса на сии концы земного творения, где нет никаких следов жизни — нет ни дерев, ни трав, — где меланхолическая пустота искони царствует» (с. 271). Карамзин подчеркивает, что Альпы выступают как своего рода ограда Швейцарии, защищая ее от дурного влияния остального мира. Также альпийские громады замыкают в себе особый мир, недоступный суете и порокам. Карамзин рисует картину Альп как прибежища для усталого сердца, ищущего лишь покоя и Бога — здесь «все забыть можно, кроме бога и натуры» (с. 239). Горы, как и природа в целом, полагает Карамзин, являют «образ нашего жизненного течения» (с. 303); он одухотворяет порой сами горы, порой усматривает в горном мире аллегорию человеческого существования.

Немаловажную роль в создании Карамзиным образа швейцарских Альп играют описания знаменитых ледников, к которым с начала XVIII устремлялось множество путешественников и натуралистов, — Верхнего и Нижнего ледников Гриндельвальда (Oberer und Unterer Grindelwaldgletscher) и ледника Розенлауи (Rosen-lauigletscher)19. Он восхищается «Розенлавинглетшером», называя его «прекраснейшим из швейцарских ледников», состоящим из «чистых сафирных пирамид, гордо возвышающих свои вершины» (с. 271). Карамзин также дает яркое описание Нижнего ледника Гриндельвальда: «Вообразите себе между двух гор огромные кучи льду, или множество высоких ледяных пирамид, в которых хотя и не видал я ничего подобного хрустальным волшебным замкам, примеченным тут одним французским писателем, но которые, в самом деле, представляют для глаз нечто величественное. Не знаю, кто первый уподобил сии ледники бурному морю, которого валы от внезапного мороза в один миг превратились в лед, но могу ска18 Заметим, что во время подъема по Венгернальпу Карамзин шел вдоль стоящих рядом трех гор — Юнгфрау (Jungfrau, 4158), Мёнха (Mönch, 4101) и Айгера (Eiger, 3970), одних из самых высоких и самых известных гор в Швейцарии. Несмотря на теплое время года, Карамзин находился в непосредственной близи ледяных покровов, которые в конце XVIII в. имели значительно больший объем, чем в наши дни. Это связано с продолжавшимся до середины XIX в. малым ледниковым периодом (XIV — середина XIX в., третья и самая холодная его фаза пришлась на XVII — середину XIX в.).

зать, что это сравнение прекрасно и справедливо» (с. 269). Карамзин отваживается даже взобраться на ледник, что было весьма рискованно: «Я прямо пошел вверх подле льду, по кучам маленьких камешков, которые рассыпались под моими ногами, так что я беспрестанно спотыкался и полз, хватаясь руками за большие камни... Наконец открылась мне почти вся ледяная долина, усеянная в разных местах весьма высокими пирамидами, но далее к Валли-ским горам пирамиды уменьшаются и почти все исчезают. Тут отдыхал я около часа и лежал на камне, висящем над пропастью.» (с. 270).

Ощущение дикости и непредсказуемости Альп Карамзин усиливает картинами горных обвалов и лавин. Когда он всходил на Венгернальп, то прошел «мимо громады больших камней, которые за десять лет перед сим свалились с вершины горы и могли бы превратить в пыль целый город». Путешественник почти непрерывно слышал «глухой шум, происходящий от катящегося с гор снега». «Горе тому страннику, который встретится сим падающим снежным кучам! Смерть его неизбежна», — восклицает Карамзин (с. 267). А когда он спускался с перевала Гроссе Шайдек в долину Гасли, ему довелось воочию увидеть сход лавин с «грозного Вет-тергорна, который часто привлекает к себе громоносные облака и препоясывается их молниями»: «За два часа перед сим скатились с венца его две лавины, или кучи снегу, размягченного солнцем. Сперва услышал я великий треск (который заставил меня вздрогнуть) — а потом увидел две снежные массы, валящиеся с одного уступа горы на другой и наконец упавшие на землю с глухим шумом, подобным отдаленному грому, — при нем на несколько сажен вверх поднялась снежная пыль» (с. 270).

Альпы невозможно представить без горных водопадов. Карамзин отмечает, что «путешествующий по швейцарским горам беспрестанно видит каскады, беспрестанно орошается их брызгами» (с. 273). Подходя к Лаутербруннену, он издали видит прославленный Штауббах20 (Staubbachfall), «ручей, свергающийся с вершины каменной горы в девятьсот футов вышиною», который издалека кажется ему «неподвижным столбом млечной пены». «Вода летит прямо вниз, почти не дотрагиваясь до утеса горы, и, разбиваясь, так сказать, в воздушном пространстве, падает на землю в виде пыли или тончайшего серебряного дождя. Шагов на сто вокруг

разносятся влажные брызги, которые в несколько минут промочили насквозь мое платье», — записывает Карамзин (с. 266). Еще одним необычным зрелищем для Карамзина стал Трюммельбах21 (Trümmelbachfalle), водопад внутри скалы, который один собирает воды с ледников Айгера, Мёнха и Юнгфрау: «Вода, прокопав огромную скалу, из внутренности ее с шумом падает и стремится в долину, где, мало-помалу утишая свою ярость, образует чистую речку. Вид рассеявшейся горы и шумное падение Триммербаха составляют дикую красоту, пленяющую любителей натуры» (с. 267). Однако самое яркое впечатление у Карамзина осталось от Рейхен-бахского водопада22 (Reichenbachfall) в долине Гасли. «Отдаленный шум» обещал путешественнику «нечто величественное», и, взобравшись на небольшую гору «по зеленой траве, увлажненной водяною пылью, летящею от каскада», он был ослеплен водяными брызгами «шагов за пятьдесят от падения облака сей пыли». Карамзин дает в «Письмах» очень живое и эмоциональное описание этого водопада: «Я подошел к самому кипящему водоему, или той яростию воды ископанной яме, в которую Рейхенбах падает с высоты своей с ужасным шумом, ревом, громом, срывая превеликие камни и целые дерева, им на пути встречаемые. Трудно представить себе ту ужасную быстроту, с которою волна за волною несется в неизмеримую глубину сего водоема и опять вверх подымается, будучи отвержена его вечно кипящею пучиною и распространяя вокруг себя белые облака влажного дыму! ...Я почти совсем чувств лишился, будучи оглушен гремящим громом падения, и упал на землю. Моря водяных частиц лились на меня, и притом с такими порывами вихря (производимого в воздухе силою падающей воды), что, боясь смертельной простуды, я должен был через несколько минут удалиться от сего места» (с. 273—274).

Отметим, однако, и другой важный аспект восприятия Карамзиным Альп: с одной стороны, он говорит об их первозданности, дикости, неподвластности человеку, с другой же стороны, — горные долины радуют глаз усталого путешественника идиллическими пейзажами. Преодолев перевал Гроссе Шайдек, путешественник спускается в живописную долину Гасли, подобную тем, в которых происходит действие идиллий Геснера23. «Ах! Для чего я не живописец! — восклицает Карамзин. — Для чего не мог я в ту же минуту изобразить на бумаге плодоносную, зеленую долину Гасли, которая в виде прекраснейшего цветущего сада представилась глазам моим между диких, каменных, небеса подпирающих

гор! Плодовитые лесочки и между ними маленькие деревянные домики, составляющие местечко Мейринген, — река Ара, стремящаяся вдоль по долине, — множество ручьев, ниспадающих с крутых утесов и с серебряною пеною текущих по бархатной мураве: все сие вместе образовало нечто романическое, пленительное — нечто такое, чего я отроду не видывал. Ах, друзья мои! Не должно ли мне благодарить судьбу за все великое и прекрасное, виденное глазами моими в Швейцарии!» (с. 273).

Именно в горах Карамзин становится свидетелем «пастушьей жизни во всей простоте ее» — идиллической жизни альпийских пастухов и пастушек, какой он ее представлял себе до путешествия. Жители Альп пребывают в единении с природой, в согласии друг с другом, в духе вольности и равенства, они просты и приветливы, не стремятся к богатству, всегда гостеприимны, они привязаны к своему горному отечеству. Красота окружающей их альпийской природы оттеняет и красоту их жизни, а они, в свою очередь, в своей простоте и искренности соответствуют возвышающемуся над ними первозданному миру скал и ледников. Поднявшись на Венгернальп и продолжая свой путь вдоль трех вершин — Юнгфрау, Мёнха и Айгера, Карамзин нашел несколько хижин пастухов. Он с теплотой и восторгом описывает свою первую встречу с «настоящими» жителями Альп: «Сии простодушные люди зазвали меня к себе в гости и принесли мне сливок, творогу и сыру. Хлеба у них нет, но проводник мой взял его с собою. Таким образом я обедал у них, сидя на бревне, — потому что в их хижинах нет ни столов, ни стульев. Две молодые веселые пастушки, смотря на меня, беспрестанно смеялись. Я говорил им, что простая и беспечная жизнь их мне весьма нравится и что я хочу остаться у них и вместе с ними доить коров. Они отвечали мне одним смехом» (с. 269). Спустившись на следующий день в маленькую горную деревеньку в долине Гасли, путешественник, томимый жаждой, просит у молодого пастуха воды: «Он не скоро понял меня, но, поняв, тотчас бросился в свой домик и вынес чашку. "Она чиста", — сказал он худым немецким языком, показывая мне дно ее; побежал к ручью, зачерпнул воды и опять вылил ее назад — посмотрел на меня и улыбнулся, — зачерпнул в другой раз и опять вылил, — взглянул на меня и засмеялся, — почерпнул в третий раз и принес мне, говоря: "Пей, добрый человек, пей нашу воду!" Я взял чашку, — и если бы не побоялся пролить воды, то, конечно бы, обнял добродушного пастуха с таким чувством, с каким обнимает брат брата: столь любезен казался он мне в эту минуту!» (с. 272). Наконец, еще один яркий эпизод в «Письмах» связан с присутствием Карамзина на крестьянской свадьбе. Он восхищается прекрасной пастушеской четой и восклицает: «Как нежно чувство в альпийских пастушках! Как хорошо понимают они язык сердца!» (с. 275). Путешественнику хочется оставить счастливой паре что-то на память об этом счастливом дне, и он дарит им свой медальон (который, по преданию, хранился у них после этого как семейная ценность).

Нельзя не отметить, что в описании «альпийского путешествия» Карамзин неоднократно упоминает имена Галлера и Руссо, прямо или аллюзивно соотносит свои впечатления с их мыслями или даже подкрепляет свои ощущения цитатами из стихотворений Галлера. Так, примером Альп и альпийской жизни он иллюстрирует мысли Руссо о «естественном состоянии» человека и о «золотом веке» человечества. В единении с природой Карамзин усматривает панацею от мирских сует, и это он ожидал найти в горном мире Бернского Оберланда. И действительно, поднявшись на Венгер-нальп, путешественник не только славит Творца, но и чувствует себя свободным от забот мира сего и вспоминает Руссо: «...на самом себе испытал я справедливость того, что Руссо говорит о действии горного воздуха. Все земные попечения, все заботы, все мысли и чувства, унижающие благородное существо человека, остаются в долине» (с. 268). А восхищение идиллической жизнью альпийских пастухов заставляет Карамзина воскликнуть: «Для чего не родились мы в те времена, когда все люди были пастухами и братьями! Я с радостию отказался бы от многих удобностей жизни (которыми обязаны мы просвещению дней наших), чтобы возвратиться в первобытное состояние человека. <...> Теперь жилище и одежда наша покойнее: но покойнее ли сердца?» (с. 272—273).

Ссылки на Галлера, пожалуй, даже в большей степени, чем на Руссо, проходят сквозь текст «Писем». Как множество «русских путешественников» будет сверять свои впечатления с карамзин-скими, так и сам Карамзин соизмерял свои ощущения с опытом, почерпнутым из сочинений великого Галлера. Уже в Берне, беседуя со Штапфером на закате (о чем упоминалось выше), он вспоминает Галлера: «Сидя в беседке на возвышенном месте, смотрели мы на горы, которых вершины пылали разноцветными огнями. Тут понял я Галлеров стих: "Und ein Gott ist&s, der Berge Spitzen röthet mit Blitzen!" ("Бог красит молниями венцы гор")» (с. 262). Важнейшей, пожалуй, ссылкой на Галлера становится отрывок из стихотворения «Альпы», где Галлер воспевает вольную жизнь альпийских пастухов и «естественную» любовь «блаженной четы» («Die Liebe brennt hier frei...»), — Карамзин вводит обширную цитату из «Альп» как раз после описания празднования сговора молодой крестьянской пары: «Я радовался счастливою четою и в мыслях своих читал Галлеровы стихи.» (с. 276).

Таким образом, можно утверждать, что за шесть дней своего альпийского путешествия Карамзин успел в полной мере погрузиться в альпийскую реальность, познакомиться с населением высокогорных Альп и почувствовать блаженство простого и вольного быта воспетых Галлером и Геснером пастухов, ощутить величие и мощь альпийской природы. Карамзин рисует широкую картину альпийской жизни, в которой царствуют нравы «золотого века», где люди — братья, где царят равенство и свобода, где жители приветливы и трудолюбивы, и все это великолепие обрамлено прекрасной природой, высокими и дикими горами, ограждающими народ от пороков и пробуждающими в человеке мысли о красоте, вечности и Боге. В полной мере «идиллия» царит на альпийских высотах, однако черты ее Карамзин отмечает и в сельской, и порой даже в городской Швейцарии.

«Республиканская свобода и независимость принадлежит Швейцарии так же, как ее гранитные и снежные горы», — напишет Карамзин в 1802 г.24 Действительно, опыт, вынесенный из альпийского путешествия, окажется исключительно ценен для формирования мировоззрения Карамзина, который, будучи монархистом, чувствовал себя все же и республиканцем — своего рода «швейцарцем в душе».

В Альпах Карамзин нашел подтверждение своим представлениям о «золотом веке» человечества и дал в «Письмах русского путешественника» яркий образ Альп и их жителей, став первым транслятором Alpenbegeisterung в России. В «Письмах русского путешественника» описание нескольких дней в Альпах представляют собой кульминацию всего путешествия, смысловой и эмоциональный центр как швейцарского, так и всего «европейского» путевого журнала Карамзина. Именно альпийские впечатления — как опыт соприкосновения с горами и, что немаловажно, их жителями и как подтверждение априорных установок Карамзина — оказали решающее влияние на восприятие Карамзиным Швейцарии в целом и на утверждение в его сочинении европейской концепции «швейцарского мифа», «воодушевления Альпами», которая благодаря ему проникнет в Россию и обогатит русскую культуру.

Список литературы

6. Сиповский В.В. Николай Михай?