Спросить
Войти
Л.А.БАШИРОВ, Н.А. ТРОФИМЧУК
ИСЛАМ И ЭТНОПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
(Статья)
Постановка темы и ее актуальность связаны прежде всего с событиями на Северном Кавказе и вспышкой исламофобии.
Для России, являющейся родиной многих традиционно исламских народов (каждый десятый житель РФ - мусульманин), имеющей уникальное геополитическое положение (центр евразийского континента, "исламский пояс" из государств, граничащих с Россией на юго-востоке) и всегда поддерживавшей тесные контакты с мусульманскими странами, исламофобия чревата трагическими последствиями.
Ислам, появившийся на территории современной России за сто лет до принятия христианства, исповедовался не иммигрантами (как в США и многих европейских странах), а коренными жителями, т.е. ислам — традиционно российская конфессия. Сегодня ислам — вторая по числу последователей религия в России, где проживает примерно 35 этносов, считающих себя "традиционно исламскими народами". Причем расселение мусульман в России не только гомогенное (по национальным районам), но и дисперсное — смешанное с другими народами. Менталитет российских (в том числе и русского) народов формировался и под влиянием ислама.
Поэтому антиисламская истерия, поднятая в последнее время в российских СМИ, негативно влияет не только на социально-психологическое самочувствие традиционно исламских народов, но и на их русских соседей, порождая этноконфессиональный дискомфорт, противоречия, конфликты. В российское общественное сознание целенаправленно внедряется исламофобия через известный пропагандистский прием — "смещение понятий", когда понятия "ислам", "исламист", "мусульманин", "ваххабит" постоянно звучат в негативном контексте, связываются с такими понятиями, как "экстремист", "террорист", "бандит", "антироссийский". Другими словами, сегодня в российских СМИ, действующих дружно, как по команде, ислам и один из его религиозно-правовых мазхабов (школ) — ханбалитский (ваххабизм), по существу, объявлен враждебным России.
Объективно этому способствовала агрессия исламских экстремистов (ваххабитов радикального крыла), ворвавшихся в Дагестан со стороны Чеченской республики под руководством Басаева и Хоттаба. Прикрываясь лозунгами об "освобождении" мусульман Дагестана от власти "неверных" и создании единого исламского государства, основанного на шариате, они, по существу, пытались силой навязать населению республики чуждый ему образ жизни. Эти бандиты не только разрушили мирную жизнь многих горных селений и пролили кровь невинных людей, но скомпрометировали ислам.
Этнополитическая и межрелигиозная обстановка в регионе, и без того критическая, получила в результате басаевской агрессии мощный негативный импульс, обострив до предела межнациональные и межрелигиозные отношения во всей России. Таким образом, военно-политическая авантюра группы так называемых "ваххабитов" - "защитников ислама" вылилась в острый этнополитический (чечено-дагестанский) конфликт, получивший исламскую окраску и разросшийся до крупномасштабных военных действий на территории Чечни.
Ваххабизм проник и закрепился на Северном Кавказе не случайно: он был востребован социально-политической реальностью как идеологическая основа ее будущего переустройства. Квинтэссенция идеологии и политических устремлений ваххабитов — это объединение полиэтнического мусульманского Северного Кавказа на основе "чистого ислама", т.е. ислама
вненационального, избавленного от влияния горского обычного права (адатов), национальных традиций, пережитков политеизма и этнопатриархального менталитета.
Политическая цель ваххабитов — создать исламское государство, сделать шариат основой жизни горцев. Эти идеи и попытки создания исламского государства далеко не новы, их разделял и осуществлял Шамиль, возглавлявший движение горцев против российской колонизации в прошлом веке. Однако попытки эти не увенчались успехом: горские народы уважали шариат, но продолжали жить по законам адата и суффийских братств накшбендийского и кадиритского тарикатов. Тарикатский ислам получил название "народного ислама" именно потому, что не требовал от горских народов болезненной ломки их национального менталитета и легко уживался с неписаными законами горского права. Тогда приоритет адатов перед шариатом был незыблем еще и потому, что царизм, даже на завоеванных территориях, не стремился отменять местное право, облегчая колониальное управление через национальную администрацию.
Сегодня ситуация совершенно иная: во-первых, значительно ослабло, а где-то сошло на нет, влияние законов адата и патриархально-этнических традиций под напором агрессивной системы советского воспитания; во-вторых, за годы перестройки и военных действий на Северном Кавказе подросли новые поколения горцев, которые легко воспринимают новые идеи и новых пастырей духовного и политического плана. Ваххабизм сравнительно легко завоевывает горскую молодежь, потому что содержит в себе идеи исламской солидарности и социальной справедливости.
Планы ваххабитов относительно создания исламского государства представляются молодежи на Северном Кавказе вполне реалистичными и привлекательными. Ведь ваххабизм -реформаторское фундаменталистское течение в исламе — стал идейной основой создания первого исламского государства (Саудидов) в Аравии два века назад; со времен пророка Мухаммеда и до появления ваххабизма Аравия не знала государственного устройства с единой властью. Ваххабизм сохранил свое влияние и в современной Саудовской Аравии, посещая которую (туризм, учеба, хадж, бизнес), мусульманская молодежь получает "наглядное" и весьма убедительное подтверждение созидательной силы ваххабитских идей и реформ.
Причем эти идеи и способы их реализации хорошо ложатся на социальную структуру северокавказских народов, сохранившую многие черты родоплеменных связей и феодально-политической разобщенности. Как известно, общественные и военно-политические преобразования в Аравии происходили на основе патриархально-родовых отношений и, чтобы привести враждовавшие арабские племена и княжества к единовластию в рамках единого государства, ваххабитам пришлось приложить огромные усилия, внушая своим соплеменникам идею единобожия.
Поэтому было бы ошибочно считать, что ваххабизм, как и любую другую идеологию, проникшую в сознание общества, можно искоренить с помощью артиллерии или запретить административными методами. Федеральный Центр, идя на поводу эгоистических интересов местного дагестанского руководства, принявшего закон о запрете ваххабизма и поддержке "народного ислама", позволил втянуть себя в грубую военно-политическую, идейно-пропагандистскую авантюру, которая вызовет прямо противоположный результат — усилит влияние ваххабизма в Дагестане и на Северном Кавказе в целом. Идею может победить только другая идея, а не залпы "Града".
Преждевременными и противоречивыми выглядят реляции относительно "безусловной информационной победы" над противником: во-первых, информация из северокавказского региона находится под цензурой военных, которые создали для этого специальный орган "Росинформцентр". И если в центре России строго дозированная и отфильтрованная информация о ходе военных действий вполне устраивает ее потребителей, уставших от собственных проблем и не желающих задумываться об ужасах войны и страданиях беженцев, то на юге России такая информация воспринимается остро критически, как попытка властей затушевать проблемы и обмануть общественное мнение. Как свидетельствуют результаты опросов, проведенных во время военных действий в Дагестане, российским СМИ доверяли только 11% опрошенных, не доверяли — больше 60.
Во-вторых, если в начале военных действий в Дагестане предпосылки "победы на информационном фронте" имели место и СМИ активно и достаточно убедительно развивали тему борьбы с "чеченским и международным терроризмом", защиты от "чеченской оккупации" и дагестанско-российского патриотизма, то после уничтожения "ваххабитских" селений Карамахи и Чабанмахи с участием так называемых ополченцев ситуация претерпела
принципиальные изменения. Одно дело, когда убивают басаевцев, арабов и негров, и совсем другое, когда уничтожается собственно дагестанское население - аварцы, даргинцы, лакцы, кумыки и др. Одно дело, когда дагестанцев и чеченцев убивают, громя их села, российские военные, и совсем другое, когда в этом качестве выступают этнические дагестанцы.
То, что "добровольцы-дагестанцы идут впереди регулярной армии", очень плохо. Есть серьезная опасность, что братоубийственная война превратится в "войну мести" на долгие годы (Равиль Гайнутдин). В Дагестане, по существу, уже идет гражданская война между обнищавшим населением и коррумпированным чиновничеством, крепко повязанным с "новыми дагестанцами", принявшая форму религиозного противостояния между традиционным исламом и фундаменталистами.
Участие дагестанских "ополченцев" (например, аварцев во главе с Махачем Гаджиевым) в уничтожении "ваххабитских" сел с преимущественно даргинским и лакским населением вносит или заметно усиливает этноконфессиональную компоненту во внутридагестанском кризисе социально-политического характера. Это означает, что, по мере обострения межнациональных противоречий, дагестанский национализм будет нарастать и античеченские настроения сменятся на антироссийские, антирусские.
Современный Дагестан переживает острый социально-экономический, политический, этноконфессиональный и духовный кризис, связанный с тем, что: во-первых, все негативные процессы "рыночного" реформирования России значительно больнее ударили по Дагестану и другим национальным республикам, чем по центральным регионам РФ, потому что перестройка социальной структуры малочисленных народов повлекла за собой грубое смещение пластов национальной жизни — традиций, морали, верований и др.
Грабительские методы приватизации национальных богатств сформировали в республике новую социальную структуру, верхушку которой представляет некий симбиоз из откровенно коррумпированной государственной системы власти, сросшейся с криминалитетом в виде национальных финансово-экономических кланов: примерно
Во-вторых, негативные результаты "рыночного" реформирования коснулись духовной сферы жизни горских народов: был сломан тонкий инструмент нравственного воздействия, который безотказно срабатывал в самые сложные моменты истории, требовавшие нейтрализации этноконфессиональных конфликтов. Этот инструмент основывался на традиционной силе общественного мнения и столь же традиционных высоких мерках горской морали - представлениях о верности дружбе и данному слову, о чести и достоинстве. Даже кровная месть регламентировалась общественным мнением с позиций прав и обязанностей, допустимой жестокости и гуманности: запрещалось мстить женщинам, детям, лежачим больным и духовным лицам; часто старейшины, получив поддержку мужской части рода, сами выдавали преступника кровникам, которые, в свою очередь, могли помиловать его. Одним словом, в жизни кавказских горцев действовала сложная система неписаного права, впитавшая в себя исторический опыт и
мудрость поколений. Даже тенденциозные историки и этнографы времен покорения Кавказа писали о чеченцах и дагестанцах как о хороших воинах и дипломатах, "способных часами обсуждать проблему и не терять терпения и самообладания" (Сборник сведений о кавказских горцах. - Тбилиси, 1841. - С.111).
Дагестанский полиэтнизм - явление уникальное не только самим фактом обилия этносов, национальных языков и культур на небольшой территории, но прежде всего тем, что эти народы на протяжении многих веков выработали эффективные способы мирного сосуществования и взаимодействия. Дагестанский исторический феномен, базирующийся на тонкостях "народной дипломатии" и системы воспитания этнотерпимости, представляет собой одну из ценных парадигм кавказской и российской духовности, достойной изучения и обобщения.
Духовной жизнью горских народов фактически руководили неформальные лидеры, так называемые старейшины (хотя в их составе была и молодежь) — самые уважаемые люди, способные справедливо и терпеливо развязывать сложные клубки противоречий и конфликтов, восстанавливать мир и стабильность в обществе. Однако сегодня традиционный моральный климат горских селений нарушен: фактическое лидерство захватили далеко не самые достойные
и почитаемые в народе, а самые богатые и вооруженные лидеры финансово-экономических кланов, сформировавшихся по национальному признаку, которые диктуют линию поведения не только своим соплеменникам, но и официальным властям.
Новая национально-мафиозная верхушка, поделив всю республику на сферы влияния и занимаясь постоянными "разборками", связанными с их переделом, по существу втянула в мафиозные войны свои народы, т.е. конфликты криминального характера получили четко выраженную этническую окраску. Вооруженные отряды лидеров этих национально-мафиозных кланов рекрутируются по национальному признаку и воспитываются в духе узконационального патриотизма и националистического экстремизма.
Для федерального Центра, в целях выработки и осуществления правильной общегосударственной политики, важно было бы учесть следующие обстоятельства: во-первых, тот неоспоримый факт, что местная власть коррумпирована и разобщена по принципу активного лоббирования интересов различных национально-мафиозных кланов, точнее — их лидеров. Эта власть превратилась в номинально государственную, фактически поставив себя на службу этническому криминалитету, используя властные полномочия для удовлетворения собственных корыстных интересов. Отсюда отношение к местной власти населения республики: от этой власти народ давно отвернулся, не доверяет ей и не ждет от нее добрых перемен.
Во-вторых, очень важным в этой ситуации представляется тот факт, что практически единственной оппозиционной силой против беспредела власти лидеров этнического криминалитета стали исламские фундаменталисты — сторонники умеренного крыла таймиитов (ваххабитов), провозгласившие и реализовавшие идеи исламского самоуправления в нескольких селах Дагестана. Федеральный Центр, поглощенный в тот период больше собственными проблемами, практически не вмешивался в дела местной власти, а голоса московских демократов и правозащитников сюда не доходили. Неудивительно, что на таком социально-политическом фоне люди потянулись к ваххабитам, которые проповедуют социальную справедливость и отторжение власти, погрязшей "в грехе воровства и бесчестия".
Более того, исламисты стали единственной деятельной оппозицией, способной защитить себя и реально противостоять криминальной власти любыми средствами, в том числе вооруженными. Если государство не защищает своих граждан от беззакония, то граждане находят адекватные способы самозащиты. И здесь необходимо подчеркнуть: вооруженность ваххабитов была нацелена против вооруженного криминалитета и продажного чиновничества, использовавшего государственные силовые структуры не для борьбы с организованной преступностью, а для поддержки криминальных национальных кланов, т.е. в антигосударственных, антинародных интересах.
А самое главное — вооруженность ваххабитов тогда не имела антироссийской направленности. Они не были настроены против государственных порядков и Конституции РФ, не выдвигали сепаратистских, антироссийских или антирусских лозунгов и были открыты для переговоров и сотрудничества с федеральными властями в деле наведения законного порядка в республике. Доказательством тому служит тот факт, что карамахинцы и чабанмахинцы — сторонники умеренного крыла ваххабитского течения в исламском фундаментализме - открыто заявили об отказе примкнуть к экстремистам-ваххабитам во главе с Шамилем Басаевым.
Федеральный Центр обязан был проявить государственную мудрость и, разобравшись в ситуации, принять соответствующее ей нетрадиционное, верное по существу политическое решение: поддержать эту специфическую оппозицию и в ее лице значительную часть населения против скомпрометировавшей себя местной власти и национально-мафиозных кланов, продемонстрировав этим уважение к закону и к исламу, не выступающему с позиций экстремизма. Поездка тогдашнего премьера С.Степашина в ваххабитские села и стиль его общения с лидерами фундаменталистов внушали оптимизм и надежду на политически выверенные решения Центра. Однако новая смена правительства и последовавшие затем политические шаги нового премьера показали, что приоритетным методом национальной политики на Северном Кавказе остается военная сила.
Военный разгром ваххабитских селений Карамахи и Чабанмахи - это не частная, а стратегическая политическая ошибка Федерального Центра, которая обусловила значительное углубление внутриполитического и этноконфессионального кризиса в республике, поскольку:
На состоявшейся в середине сентября 1999 г. в МИД РФ дискуссии на тему "О взаимоотношениях России с мусульманским
миром" было сделано два очень важных вывода: 1) исламофобия в России - это путь к "деградации российской цивилизации", т.е. расколу страны по конфессиональному признаку; 2) исламофобия в России противоречит стратегическим интересам страны - экономическим, политическим, военным. Дипломаты, хорошо знающие исламский мир, высказались предельно ясно: "Нам не дай бог столкнуться лбами с мусульманами, которые к России всегда по-особому искренне относились" (Сегодня. — М., 1999. — 16 сентября).
Ислам в современном мире — это растущая, набирающая силу и авторитет религия. Исламский мир, рост его экономического, политического и духовного влияния вызывает беспокойство Запада. Саудовская Аравия с ее 14 млн. коренных жителей обладает почти третью разведанных ресурсов нефти за пределами России, бассейна Каспия и Китая и является ее самым крупным производителем и экспортером. Более того, Саудовская Аравия не в силах освоить внутри страны астрономические доходы от нефтяной промышленности. Эта исламская страна стала и крупнейшим в мире экспортером капитала. Ясно, что политическое влияние "родины ваххабизма" в мире достаточно велико, чтобы Россия с этим считалась.
Кроме того, растущее число выходцев из исламских стран в Европе (арабов во Франции, турок в Германии, пакистанцев в Англии) актуализирует проблему взаимоотношений между мусульманскими общинами и коренным населением, сложности которых порождают антиисламские настроения. Американский ученый С.Хантингтон выступил даже с идеей будущего "цивилизационного разлома" — войны между христианской и исламской цивилизациями. Политический смысл этой теории — сформировать антиисламский лагерь государств, призванный отстоять достижения западной цивилизации. Одной из активных сил этого лагеря выступает Израиль, пользующийся всесторонней поддержкой США и обустраивающий свою государственность в жесткой борьбе с соседними мусульманскими странами.
Сегодня много говорят о необходимости изучения международного опыта по борьбе с терроризмом. Особенно привлекательным для российских СМИ представляется опыт израильских спецслужб, которые "не церемонятся" и открывают огонь на поражение даже там, где речь идет о безоружных демонстрантах-исламистах. В одной из центральных российских газет была помещена статья с характерным подзаголовком: "В Израиле, полвека живущем в борьбе с исламским экстремизмом, предпочитают не церемониться с террористами". "Не церемониться" означает: во-первых, не вникать в сущность терроризма как социального явления или не придавать значения тому, что превращает людей в фанатиков идей и целей, ради которых они не щадят ни своей, ни чужой жизни; во-вторых, проявлять неоправданную и
неадекватную жестокость, исходить в государственной политике из обывательских эмоций или политической целесообразности, а не из правовых и гуманных норм страны и международного сообщества.
Вряд ли России будет полезен израильский опыт, разве только с отрицательным знаком — как не надо строить свои отношения с международным и внутренним исламом вообще и представителями его радикальных ветвей в частности; как опасно злоупотреблять силой, которая не искореняет терроризм, а генерирует его в ответ на жестокость. Правоту этого вывода доказывает израильский опыт иного порядка, который следует воспринять нынешнему российскому руководству, чтобы не обрекать страну на длительный этноконфессиональный конфликт в северокавказском регионе, сеющий смерть, разруху и ненависть.
Позитивный опыт Израиля в борьбе с исламским терроризмом заключается в том, что, превозмогая негативные эмоции и сдерживая натиск радикальных националистов, руководство страны село за стол переговоров с "главным палестинским террористом" Ясиром Арафатом, превратив тем самым "непримиримого противника" — армию Организации освобождения Палестины — в своего союзника по борьбе с исламским экстремизмом, передав самим палестинцам решение проблемы нейтрализации своих радикалов.
Израильское руководство пришло к единственно правильному выводу: уповая в прошлом главным образом на силу в борьбе с терроризмом, отказываясь от переговоров с "палестинскими террористами" или не выполняя достигнутых с ними договоренностей. Израиль по существу создавал условия, порождавшие и тиражировавшие исламских экстремистов в каждом новом поколении палестинцев.
Сразу после взрывов в Москве и Волгодонске в СМИ стали активно нагнетаться версии "чеченского следа" и причастности к событиям в Москве и Дагестане "международного исламского терроризма" и лично "террориста № 1" - Усамы бен Ладена. "Чеченский след" и Усама бен Ладен стали дежурными фантомами в речах российских государственных деятелей, политиков и журналистов: участие этнических чеченцев (не говоря уж об официальных структурах Чечни), а также участие "террориста № 1" остаются недоказанными.
Тем не менее явные преувеличения по части "международного исламского терроризма" и личного участия в событиях на Северном Кавказе Усамы бен Ладена, т.е. желание российских политиков подыграть американцам, не только унижает Россию, но может принести и вполне реальный вред. В СМИ время от времени появляются публикации о том, что "террорист № 1" охотится за российским ядерным оружием, появляется на российской территории, где, мол, ослаблен контроль над ядерными боеголовками и коррупция разъела армию. Общественное мнение готовят к тому, что российское ядерное оружие необходимо поставить под международный (читай — американский) контроль. Кстати, имя международного террориста только в этом году попало в ежегодный "черный список" основных террористических группировок в мире, опубликованный в США. Имен Хоттаба и Ш.Басаева в этом американском списке нет. Видимо, они не угрожают интересам США.
Подытоживая вышесказанное, следует подчеркнуть: сегодня фронт борьбы между исламским миром и Западом (США) проходит далеко от России — у границ Израиля. Анализируя деятельность российских политиков, трудно отделаться от впечатления, что они поставили себе цель перенести этот горячий фронт на российскую территорию, в район Северного Кавказа, искусственно притянув сюда всю мощь международного исламского терроризма.
Политический расчет, стоящий за подобной пропагандой, достаточно очевиден: Россия должна встать на сторону Запада в борьбе с исламизмом. Однако в мировом сообществе, в том числе в странах Запада, вызревают совершенно другие настроения, далекие от идей цивилизационного разлома. Говоря о миллионах мусульман, живущих сегодня в Великобритании, принц Уэльский сказал: "Эти люди - благо для Великобритании. Их присутствие делает возможным диалог цивилизаций...". Кофи Аннан отметил в этой связи: "Диалог между цивилизациями должен быть диалогом внутри общества, а также между странами ... на основе взаимного уважения" (НГ-Религия. - М., 1999. — 14 июля).
Идея мирного сожительства народов и конфессий, взаимопонимания и взаимообогащения народов заложена в Коране: "О люди! Мы создали вас мужчиной и женщиной и сделали вас народами и племенами, чтобы вы знали друг друга". Только соприкасаясь с другими народами и религиями, русский народ и русское православие могут обогащаться духовно и обеспечить себе будущее. Поэтому надо не ликвидировать различия между людьми и народами, а сохранять и культивировать их как источник силы и красоты.
Мировое общественное мнение все более критически оценивает политику России на Северном Кавказе, а многие СМИ арабских и других исламских стран (египетские, саудовские, иранские, пакистанские) пишут о том, что мусульманский мир воспринимает происходящее в Дагестане и Чечне как борьбу России с исламом и с мусульманами (НГ-Религия. — М., 1999. — 20 сентября).
Антиисламский настрой в российских властных структурах просматривается довольно четко: во-первых, в постоянном подчеркивании "исконной православности" всей России, стремлении привести страну к конфессиональному единообразию; во-вторых, в неспособности (нежелании) обеспечить фактическое равенство конфессий перед законом и в то же время постоянном грубом вмешательстве во внутриисламские проблемы, когда государственные чиновники берут на себя право решать, кто "истинный мусульманин", а кто - "неправильный", а значит, "исламский террорист", "исламский экстремист".
Внутриконфессиональные (в том числе - внутриисламские) процессы не могут происходить независимо от конкретной реальности, отдельно от политики вообще и межнациональной в частности. Как показывает историческая практика, любая мировая религия может стать и зачастую становится идеологической оболочкой национально-политических движений, идейным знаменем политических сил, вступающих в острый межнациональный или военно-политический конфликт. Более того, религия — в данном случае ислам — может служить мощным катализатором такого конфликта: углубить его остроту, максимально ограничив возможности примирения сторон; расширить его масштаб и перевести в затяжной, втягивающий в воронку межнациональной бойни многие народы и многие поколения этих народов.
Означает ли это конфликтогенность ислама или иной религии как таковой и какова взаимосвязь религии и политики?
Ислам, как и любая другая религия, представляет собой сложный комплекс разнородных элементов, главными среди которых являются: религиозное сознание, религиозные культы и религиозные учреждения. Другими словами, религия соединяет в себе духовную (совокупность верований) и организационную (духовенство, религиозные учреждения) ипостаси.
Механизм единения религии с политикой пронизывает все компоненты религии, т.е. любая мировая религия может стать не только идеологической, но и организационной основой как прогрессивного (гуманистического), так и реакционного (антигуманистического) политического движения или процесса. Влияние собственно религии на характер такого единения (прогрессивный или реакционный) зависит от степени приближенности к власти, от того, насколько политизирована религия, возведена ли она в ранг государственной идеологии. Причем при любой степени политизированности религии определяющим фактором характера взаимодействия религии и политики остается политика, власть.
Для политиков, использующих религию в собственных интересах, наиболее привлекательным среди религиозных постулатов представляются идеи единого Бога и идея спасения. Идея единого Бога, по своей сути, тоталитарна, так как представляет Христа, Аллаха или Будду в виде всеобъемлющей абсолютной надмировой силы, которая требует от всех без исключения верующих не просто послушания, но рабской покорности.
В эпоху социальных потрясений, в условиях чрезвычайной политической ситуации (войн, конфликтов, неудачных реформ) резко возрастает политическая потребность в "железной руке", в установлении тоталитарных порядков. Это обусловливает политизацию религии, т.е. превращение религии в идеологическую оболочку политического процесса. Политики, зачастую далекие в своих воззрениях и чувствах от религии, цинично гиперболизируют и используют компоненту тоталитаризма, скрытую в идее единого Бога, привлекая для этого весь организационный потенциал религии — духовенство, религиозные учреждения, культовые традиции. К сожалению, даже самая абсурдная и реакционная политическая идея в руках ловких и нечистоплотных политиков может получить религиозную поддержку и религиозное оправдание, создать необходимый политикам общественный настрой, облегчающий реализацию их политических планов и получение вполне материальных выгод.
В истории имеют место факты, когда на древе мировых религий прорастали гнилые ветви крайнего тоталитаризма — фашизма, экстремизма, политического терроризма, когда политическая реакция превращала религиозные учреждения в политические: деятельность Ватикана в годы Второй мировой войны, фактически поощрявшая холокост; так называемый "православный фашизм", сформировавшийся в среде белоэмигрантов в 20-30-е годы в Харбине; современные исламские террористические организации при мечетях и медресе, устраивающие
кровавые расправы не только над "кяфирами" (немусульманами), но и над последователями иного исламского мазхаба (религиозно-правовой школы).
Однако все это вовсе не доказывает конфликтогенность религии как таковой: религия, обслуживающая тоталитарный режим, — это всегда жертва политики и национально-политического прагматизма, эгоистических и корыстных корпоративных интересов группы людей, использующих религию в собственных целях. Этим объясняется тот факт, что одна и та же религия (религиозное течение) в различных политических условиях проявляется и как воинственная, агрессивная, и как миролюбивая, способствующая стабилизации и гуманизации общества.
В условиях стабильной (демократической) политической обстановки религия отдаляется от власти и занимает свою исконную нишу в духовно-нравственной сфере социальной жизни. Демократическая власть, опирающаяся на гражданское общество и сформировавшееся общественное мнение, не испытывает потребности в дополнительной мобилизующей идеологической силе для реализации своих функций и, тем более, в искусственном взращивании зерна тоталитаризма, скрытого в религии, или разжигании религиозно-политического фанатизма.
Зерно фанатизма, скрытое в любой конфессии, — это еще один фактор политизации религии, привлекательный для власти тоталитарного типа. Религиозный фанатик неистово предан именно своей вере и крайне нетерпим к тем, кто, по его мнению, недостаточно ей служит или исповедует иную веру. В условиях военного кризиса, разрухи, нищеты и правового беспредела превратить религиозного фанатика в политического, бездумно преданного вождю или политическому движению — задача несложная.
Религиозный фанатизм (в том числе — исламский) связан с усвоением верующими религиозной идеи спасения, означающей избавление от зла морального ("порабощенности грехом") и физического (освобождение от страданий и смерти), т.е. сулящей человеку высшую награду со стороны Бога — вечную жизнь в мире ином как конечную цель его религиозных усилий.
Сегодня Россия находится в состоянии общего кризиса — экономического, политического (в том числе — военного) и духовного. Тоталитарный режим, правивший страной несколько десятилетий, сброшен, но не изжит российским обществом, а нарастающий комплекс проблем на Северном Кавказе вовсе не способствует его демократическому обновлению. Напротив, расширяющийся военный кризис и реальная опасность терроризма (исламского, кавказского, уголовного и пр.) обусловливают поиск способов подконтрольной властям консолидации общества, что, по существу, определяет тоталитаристские тенденции в деятельности современного российского политического истеблишмента.
Ставка в этом плане на русское православие, Русскую православную церковь особого успеха не имела: огосударствление РЦП создало определенный политический и материальный комфорт иерархам РЦП, но не изменило общероссийскую политическую ситуацию — не сплотила "православный" русский народ "вокруг родного правительства". Дальнейший поиск способов консолидации российского общества (русского народа) для осуществления и оправдания зачастую сомнительных политических целей (в том числе — военных) стал все более открыто проявлять тоталитаристские тенденции нынешнего политического истеблишмента.
Многие парадигмы политического поведения современных российских государственных деятелей, СМИ и федеральных властных структур в сфере этноконфессиональных отношений поразительно напоминают практику национал-социалистов. Осознанно или по недопониманию, в силу мировоззренческой убежденности или в угоду предвыборной горячке, но значительная часть российского истеблишмента стала активно пропагандировать идеи великодержавного шовинизма, русско-славянского расизма и тоталитаризма.
Предвыборные метаморфозы в среде российских политиков достигли степени качественного перерожденчества: "демократы" заговорили как национал-патриоты, соревнуясь с ними в "барабанном патриотизме" и забыв о несовместимости своих идеологических принципов и политических программ. "Реакционеры", боясь потерять инициативу, сбивая последние нравственные барьеры, призывают к расизму и этническим погромам. Возможно, последние стали бы реальностью одинаково трагичной для всех народов России, если бы российский народ был бы столь же безнравственным и алчным, как те, кто называет себя "политической элитой".
Настроение здоровой части российского общества очень точно и образно выразила русская писательница Галина Щербакова: "С тех пор, как снова стали бомбить Чечню, у меня такое ощущение, что они все, эти вот политические лидеры стали уродами. Внешне, физически у них же даже лица изменились. На них невозможно смотреть, они некрасивые. Им просто наплевать на людей. Даже Явлинский... вдруг заявляет, что да, надо уничтожать Чечню. У кого он ищет популярности такой ценой ?" (Мир за неделю. - М., 1999. — № 5).
Нравственно-политическая всеядность современной политической тусовки, ее суетливые устремления к власти любыми средствами и любой ценой говорят о том, что она не только не способна противостоять реакционным тенденциям в российском обществе (этноконфессиональной нетерпимости, распространению профашистской и расистской идеологии), а, напротив, идет у них на поводу, усиливая тем самым маргинальную часть электората с единственной целью - заполучить их голоса на выборах.
Тоталитаристские тенденции в деятельности нынешних российских властных структур отчетливо проявляются в навязывании обществу принципов и практики, которые способны реанимировать в сфере этноконфессиональной политики сталинизм и сталинщину.
К числу таких политических принципов следует отнести: во-первых, универсализацию государства как такового, как якобы высшей формы общественной жизни. ".Идея державности, государственности должна быть главной для парламента и для правительства. Вокруг этой идеи надо объединить республики, края, области" (Абдулатипов Р. У нас масса конкретных дел // Федерация. - М., 1992. — № 32. — С.2). Государство (держава, империя) не просто отождествляется с народом, но наделяется приоритетной значимостью: государство — все, а люди — только средство его построения.
Чтобы сохранить "территориальную целостность" России, сегодня есть только один эффективный способ: сделать Российскую Федерацию действительно федеративным, созданным на добровольной основе государством, обеспечить условия и нравственно-политический климат проживания, которые были бы привлекательны для каждого субъекта Федерации, каждого народа. Все другие пути ведут к этноконфессиональным конфликтам, взаимной ненависти и разорению народов.
Во-вторых, тоталитаристские тенденции в России проявляются в политике милитаризации общественного сознания и общественной жизни: установке на поиск врага — "зримого", безусловно очевидного для обывателя, в качестве которого оказываются иноверцы (исламисты, ваххабиты), представители инородного этноса ("лица кавказской национальности", чеченцы, евреи) или другие государства (страны НАТО). Особенностью такой политики является стремление властных структур держать страну в состоянии постоянной борьбы, военном напряжении, что оправдывает всякого рода чрезвычайщину, содействует установлению военно-командных методов управления, отвлекает общество от острых социальных проблем, оправдывает практически бесконтрольные затраты огромных финансовых средств в условиях дефицитного бюджета и массового обнищания населения. А главное — в общественное сознание внедряется культ силы: пропагандируется приоритет силы в решении политических проблем, чрезмерная жестокость по отношению к тем, кого объявили "врагом", готовность к самоотречению во имя фикции национальной интеграции. Те, кто поставил Россию на колени (довели богатую страну с образованным населением до униженно принимающей продовольственную помощь), сегодня с пафосом заявляют: "Россия должна встать с колен и. ударить!" Вряд ли политические "ястребы" дадут России "встать с колен", если сегодня ее и без того ограниченные силы (людские, финансовые, военные) затрачиваются на то, чтобы "мочить" (в переводе с уголовного сленга - "убивать") своих сограждан, прежде чем их понять.
В-третьих, тоталитаристские тенденции в политической практике современной России находят свое выражение в различных формах эксплуатации ущербных моментов национального и религиозного самосознания - этнической ограниченности, предубеждений, низменных расовых инстинктов, националистических стереотипов, комплексов национальной, религиозной неполноценности. Все эти моменты превращаются в активные факторы массовой пропаганды и политики.
