СЛОВО СОИСКАТЕЛЮ УЧЕНОЙ СТЕПЕНИ
УДК 008 В. М. Гревнев
аспирант (24.00.01), Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов
E-mail: sofer2002@gmail.com
МЕНТАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ СИБИРЯКОВ КАК ЦЕННОСТНЫЕ МОДУСЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
(на примере Красноярского края)1
Социально-антропологические особенности Сибири, включая те аспекты, на которых акцентирует внимание автор (национально-этническая ментальность коллективного субъекта, именуемого «сибиряки», и психологические установки сибиряков, по сути легитимирующие понятие «сибирский характер»), представляют собой элементы концептос-феры сибирской региональной идентичности. Полагаем, что теоретическая и практическая ценность исследований в этой области несомненна, поскольку они напрямую или косвенно связаны с административным управлением и национальной безопасностью в регионе и федерации, а также социально-экономическим планированием, демографией, образованием и культурной политикой. Теоретическая значимость публикуемого материала заключается в демонстрации позитивного потенциала социоэкологических и межкультурных взаимодействий, формирующих региональную и культурную идентичности сибиряков. Одним из гипотетических результатов изучения региональной проблематики могло бы стать составление духовно-ментального и социокультурного паспорта (сводного корпуса) Сибирского региона, воспроизводящего в том числе и временную динамику общественных процессов. Исследования ценностных модусов региональной идентичности необходимы при реализации социально-культурных практик брендинга и имиджмейкинга территорий. В этом состоит практическая актуальность настоящей работы.
Для цитирования: Гревнев, В. М. Ментальные и психологические особенности сибиряков как ценностные модусы региональной идентичности (на примере Красноярского края) / В. М. Гревнев//Вестник культуры и искусств. — 2019. — № 4 (60). — С. 84—93.
Научный интерес к проблематике региональной идентичности, заметно выросший в последние 20 лет, «актуализируется на фоне интенсивности социально-политических процессов современности», в числе которых «переформатирование системы внутрироссийских и межгосударственных отношений, политическая конъюнктура, развитие гражданского общества и гражданской инициативы» [11, с. 53].
Тенденции развития культурологического знания, получившие в XXI в. особое теоретическое и прикладное значение, фун1 Работа выполнена под руководством профессора, доктора культурологии, доктора педагогических наук, заслуженного деятеля науки РФ, почетного профессора СПбГУП А. П. Маркова.
дированы анализом консолидирующего потенциала этнокультурных традиций и общественных формирований в контексте российского социума, обуславливающего реализацию в актуальном пространстве региональной и общероссийской культуры антро-потворческих, идентификационных, социализирующих, адаптационных и компенсаторных принципов гармонизации общества.
Мы придерживаемся идеи о том, что «совокупность российских идентичностей регионов создает "метапотенциал" страны», в результате чего «вместе с региональной идентичностью укрепляется общегражданская» [11, с. 54], находя ее плодотворной и обнаруживая в ней подтверждение тезиса
о неразрывности связи универсального (общероссийского) и уникального (сибирского) контекстов российской ментальности.
Культурологический дискурс региональной идентичности сибиряков включает в себя множество ментально-мировоззренческих и психологических компонентов, генезис и внутреннее содержание которых обусловлены географическими условиями региона, его экономической спецификой и политико-административным устройством, культурно-историческими и религиозными особенностями, а также межкультурными связями коренных, старожильческих и новосельных групп населения Сибири.
С целью достижения терминологической определенности и концептуальной точности, термины модус, ментальность, идентичность, включенные в понятийный аппарат статьи, используются в значениях, соответствующих авторской парадигме:
По мнению А. П. Маркова, ментальные особенности русской цивилизации представлены в числе прочих следующими характеристиками: «1) синтетическое <...> духовно-целостное отношение к миру (син-кретичность и недифференцированность сознания); 2) тоталитарность мировоззрения; 3) катастрофизм и эсхатологизм восприятия
мира и собственной истории; 4) инверсион-ность национального самосознания, когда <...> на одном полюсе — смирение, сострадание и жертвенность, на другом <.. .> страсть к разрушению» [17, с. 429—431]. Примечательно, что схожие суждения о противоречивости национального характера русских высказывал в начале XX в. С. А. Аскольдов: «Наибольшее своеобразие русской души заключается, в том, что среднее специфически человеческое начало является в ней несоразмерно слабым по сравнению с национальной психологией других народов. В русском человеке <...> наиболее сильными являются начала святое и звериное» [2, с. 188].
Думается, что в антропологическую матрицу россиян входит и такой компонент, как стыд за другого. В романе «Философия одного переулка» А. М. Пятигорского один из героев говорит: «Здесь всегда стыдятся за другого. Стыд за другого стал формой нашего самосознания» [18, с. 64]. Очевидно, речь идет о ментально-психологическом феномене, уникальном проявлении эмпатии, одном из сугубо русских воплощений «всемирной отзывчивости» (Ф. М. Достоевский, 1880).
Еще одно важное свойство русской мен-тальности (как и все названные выше, присущее и жителям Сибири) обнаруживаем в «Памятных записках» Д. С. Самойлова: «утопизм русского сознания — утопизм народа и утопизм власти» [21, с. 438]. Развивая тему утопизма, вполне уместным будет, очевидно, включить в ментальную матрицу фактор веры, в том числе религиозной (ведь в утопии, как и в религии, преобладает вера, будучи основным способом постижения мира). Герой рассказа А. П. Чехова «На пути» Лихарев говорит: «Русская жизнь представляет из себя непрерывный ряд верований и увлечений... Если русский человек не верит в бога, то это значит, что он верует во что-нибудь другое» [30, с. 595—596].
и отношений вещей» [29, с. 255]. В трактовке В. С. Малахова, также причисляющего идентичность к философским категориям, она «есть не свойство (нечто присущее индивиду изначально), но отношение», поскольку «она формируется <...> только в ходе социального взаимодействия» [16].
В настоящей работе рассматривается преимущественно региональная идентичность. По версии М. П. Крылова, территориальная (региональная) идентичность есть «системная совокупность культурных отношений, связанная с понятием "малая родина"», в которой «сочетаются аспекты собственно пространства и аспекты внутренней энергетики, "местный патриотизм"» [14, с. 168]. Представляя собой сложную комбинацию персональной и социальной идентичностей, территориальная идентичность находится в постоянном взаимодействии с другими формами идентично-стей, более того, образует с ними устойчивые духовно-ментальные комплексы.
Формирование региональной идентичности в Сибири происходило одновременно с ее социально-политическим и экономическим освоением. В XVII — XVIII вв. процесс русской колонизация Сибири «сопровождался формированием постоянного населения, созданием нового "кормящего ландшафта". Суровые факторы среды трансформировали прежние традиции в экономике, социальной жизни, культуре» [1, с. 66]. В истории сибирского переселенчества, если говорить о психологической и физической адаптации, это был самый тяжелый период.
Адаптация переселенцев XIX в. происходила в условиях большей толерантности и материального содействия со стороны старожилов. «Новоселы подвергаются <...> беспрерывной критике и иронии, — цитирует Б. Е. Андюсев А. А. Кауфмана (1891), — сопровождаемой и положительными советами: как поступать на сибирской почве, как пахать землю <. > даже советами, как говорить, не возбуждая смеха» [Там же, с. 68]. Процесс социализации и усвоения традиционных ценностей сибирской крестьянской общины был, конечно, нелегким, но воспринимался новоселами как должное, даже
с некоторым энтузиазмом. Это утверждение вполне соответствует выводам цитируемого Б. Е. Андюсевым психолога М. П. Якобсона (1989) о том, что благодаря «"традициям, бытующим в данной среде <...> подражанию определенному образцу поведения, следованию примеру", трансформируются прежние установки поведения, меняется структура ценностей субъективной картины мира, формируется новое самосознание» [Там же].
Из этого следует, что «идентичность старожилов Сибири воспроизводилась <...> на основе социализирующего подражания» [Там же, с. 68—69], которое осуществлялось в том числе и «под принуждением общественного мнения, общинных традиций, норм обычного права» [Там же]. Обретение сибирской идентичности вдобавок к русской свидетельствует о формировании у сибиряков специфического двойственного самосознания, сочетающего два типа идентичности: русской этнической и субэтнической, сибирской. Ссылаясь на теорию Ю. В. Бромлея (1983), Б. Е. Андю-сев констатирует: «Наличие специфического самосознания является подтверждением завершения психологической адаптации и новой идентификации в составе коренного сибирского старожильческого населения с эн-доэтнонимом "сибиряк"» [Там же, с. 70].
Еще в начале XX в. П. М. Головачёв, утверждал, что «старожильческое население Сибири» под воздействием «географических и исторических причин приобрело стойкие особенности в характере, в нравственном и умственном складе и даже во внешнем облике» [4, с. 192]. В 1960-х гг. советские медики и антропологи заявили о наличии у русских старожилов приспособительной изменчивости. Таким образом, впервые в науке русские старожилы были выделены в «особую сибирскую ветвь русского народа» [19, с. 5—6, 165— 172]. В результате исследований выяснилось, что «русские Сибири, несмотря на то, что пришли из разных районов России и в одних случаях смешивались с местным населением, а в других нет, характеризуются некоторыми общими чертами. Размах колебаний признаков в сибирских группах в полтора раза меньше, чем у русских европейской
территории страны <...> каждая категория русского сибирского населения имеет свойственные только ей черты» [Там же, с. 119]. К сожалению, мы не располагаем данными о подобного рода исследованиях среди представителей неславянских этносов (за исключением коренных народов Сибири).
Соглашаясь с мнением коллег о том, что сибиряки — это не особая народность, а разновидность великорусского народа, историк Г. Ф. Быконя уверенно заявляет: «Менталитет сибиряка — это стержень национального характера. Сибирский характер — это не только выносливость и неприхотливость. Сибиряк более рационален, практичен» [22]. Его инициативность и самостоятельность исследователь объясняет отсутствием за Уралом поземельной общины, ограничивающей индивидуальные свободы крестьян.
По данным Р. Ф. Туровского, «региональная самоидентификация более характерна для периферийных территорий, которые ощущают себя особой частью России. Самый яркий пример — Сибирь, можно также говорить об уральской, дальневосточной идентификации. В Европейской части России этот тип идентификации выражен слабо» [28, с. 95]. Содружество сибирских этносов обеспечивается доминирующей в сознании сибиряков социокультурной самоидентификацией, интегративной по своей глубинной сути. Этим же объясняется и высокая степень укорененности населения Сибири.
М. А. Жигунова отмечает, что «в Сибири фиксируется региональная идентичность, общие черты характера и культуры» [10]. По ее словам, «для сибирской идентичности основополагающими ценностями являются: историческая, особый менталитет и психологические особенности (сибирский характер), этническая и конфессиональная толерантность» [Там же]. С этой точки зрения вполне оправданным представляется утверждение о том, что «красноярцы — это особая социально-экономическая категория. Свыше 70 % предпочитают проводить досуг на своей земле. Для красноярцев характерно уникальное экологическое мышление. Здесь <...> интеллигенты с течением
времени превращаются в таежников, охотников, рыболовов. Это особое сознание, которое земля порождает сама по себе» [13].
На неоспоримость доказательств уникальности сибирской ментальности и культуры указывает множество письменных источников, так же как и на то, что в становлении сибирской ментальности существенную роль сыграли климатические условия региона и его просторы, а также, безусловно, условия и обстоятельства фронтира (по-рубежья). Это «позволило населению не чувствовать в полной мере сословных отношений, власти чиновничества» [3, с. 9]. В числе факторов формирования сибирского характера называют «демократичность, установившуюся в межличностных отношениях» [Там же]. По мнению А. О. Бороноева, «в результате адаптации сформировалось особое экологическое сознание и верования населения, традиции природопользования, пространство жилья. Суровость климата научила население ценить общение, формировала коллективистские представления, которые стали основой сибирской ментальности» [3, с. 9—10]. Таким образом, сибирство — это феномен, характеризующий «специфику отношения к окружающей среде, социально-трудовую практику населения, проявление социальной памяти, формирование жизненных стратегий» [Там же, с. 11].
Старожильская часть населения Сибири, кроме славян, представлена более чем 150 этносами. О том, насколько основательным был и остается вклад этносов России (и СССР) в социально-культурную и экономическую сферу региона, можно, в частности, судить по результатам деятельности евреев. Л. В. Кальминой принадлежит высказывание: «Русские по языку и привычкам, сибиряки по менталитету, с непринужденностью "вписавшиеся" в образ жизни окружающего общества, они оставались евреями, считавшими своим долгом заботиться о сохранении национального духа» [12].
Процессы формирования национальных общин в Сибири, имевших в целом схожие стартовые условия, приводили к разным результатам. Если говорить, к примеру, о по87
ляках, то «возникшая в конце XVIII — нача- ч ле XIX в. сибирская полония оказалась в зна- о чительной степени ассимилированной» [31, Е с. 250]. Сибирские евреи, к 1900-м гг. без- м болезненно «влившись в общество, стали ч одним из компонентов сибирского социу- л ма, сохранив при этом свою национально- е конфессиональную идентичность и сумев не ж перейти грань между аккультурацией и ас- н симиляцией» [5, с. 51]. Кстати сказать, пер- с вым этнокультурным объединением Крас- к ноярского края, зарегистрированным в пе- Э риод перестройки (1989), была еврейская с национально-культурная автономия «Гаска- д ла», что свидетельствует о еврейской социальной ангажированности, долгие годы пре- « бывавшей в латентном состоянии. г В числе прочих регуляторов межэтниче- н ского взаимодействия можно выделить «соци- о альные установки, понимаемые как "диспози- р ции" индивида, в соответствии с которыми тен- с денции его мыслей, чувств и возможных дей- с ствий организованы с учетом социального объ- н екта» [27, с. 263]. Приведем в качестве примера в такого рода диспозиции политическое поведе- ч ние еврейской диаспоры Сибири в период ре- к волюций 1917 г. Относительно активное во вре- н мя Февральской революции, оно было мини- э мально активным в Октябрьской революции. Основная причина: «опасность утраты с тру- и дом обретенной социокультурной гармонии, с установившейся в отношениях со старожиль- о ческими народами Сибири и породившей фе- ш номенальный по многим параметрам обра- п зец региональной идентичности» [7, с. 167]. л Этот пример интересен еще с точки зрения р социально-политического равенства этносов. р Опираясь на мнение Н. М. Чурино- т ва («Идеология интернационализма», 2008), м И. С. Лысенко замечает, что в соответствии с ч аристотелевским принципом «всякое равен- д ство предполагает свое неравенство», и дела- д ет вывод, что «равенство между этническими о общностями возможно в том случае, если они ч более или менее равны количественно» [15, п с. 126]. В иных случаях «компетенции в деле м обеспечения жизнеспособности общества пе- в рераспределяются в сторону более многочис- с ленного этноса. Это значит, что более много- ж
численный этнос должен брать в свои руки ответственность за судьбу страны» [Там же]. Если рассматривать данный факт в контексте межэтнических отношений, то получается, что русский этнос, будучи самым многочисленным, выполняет в обществе особую — объединительную функцию. Практически о том же пишет и Д. С. Самойлов: «Интеллектуальное ядро великих народов, в том числе и русского, остается в наше время единственным критерием нравственного состояния мира. Это ядро — хранитель культурной и нравственной преемственности. У больших народов — большая ответственность» [21, с. 257].
Становлению сибирства способствовало «наличие доминирующего этноса как особого культурного ядра, скрепленного определенной религией, традициями, нравственностью, открытостью по отношению к коренным народам Сибири, при отсутствии идеологии расовой предубежденности» [23, с. 45—46]. Представляется справедливым и такое утверждение: «Сегодня в России проблема этнического взаимодействия и его влияния на этнополити-ческие процессы — это проблема совпадения кодов этнической и национальной идентич-ностей с культурной матрицей доминирующей этнической группы» [20, с. 53—55].
Многочисленные факторы формирования и бытования сибирской ментальности и сибирского характера включают в себя качественные оценки (ценностные модусы), причем в большинстве случаев позитивные и в массе своей повторяющиеся у разных авторов, что, надо полагать, подтверждает соответствие суждений реальным фактам: «Сибирь — страна пассионариев» <...> «смелость, верность долгу, патриотизм наилучшим образом раскрывались в годы многочисленных войн» [26, с. 59]. Большая часть респондентов Н. В. Сверкуновой, проводившей соцопрос в Приангарье (2000), убеждены, что сибирский характер существует. Его основные качества: «выносливость, упорство, честность, благожелательность, искренность, прямодушие, расовая непредубежденность, демократизм. Кроме того, сибиряки трудолюбивы, немногословны, терпеливы, это люди нескупые, непродажные, уравновешенные, сдержанные, "не поддерживающие распри"» [24].
Современные специалисты, изучающие провинциальную культуру, отмечают в ней следующие черты (в полной мере свойственные и сибирской культуре): «культурно-цивилизационную и духовно-нравственную целостность; традиционность и социально-политическую стабильность; <...> территориальную общность населения и развитие местного самосознания, раскрываемые <...> на уровне массовой психологии в виде мифологем, традиций, легенд, свойственных только данной территории; особый бытовой уклад; "непроницаемость", из-за которых понять сущностное ядро провинциальной культуры во всей его полноте могут лишь люди, выросшие и воспитанные в этой среде» [6, с. 146—147].
Формулируя сущность духовных оснований русской цивилизации, А. П. Марков отдельным пунктом выводит «референтную антропологическую матрицу русской духовности» [17, с. 13], представленную: «героями отечественной литературы, персонифицирующими ключевые <...> смыслы бытия; политическими и общественными деятелями, демонстрирующими своей судьбой базовые ценности русской культуры; образами православных святых, максимально полно воплотивших в своей биографии онтологическую природу и экзистенциальную полноту личностного бытия» [Там же].
Список положительно референтных личностей и групп Сибири весьма обширен и представлен людьми, чьи референтность и популярность, безусловно, переросли границы региона. Приведем несколько примеров из истории и современности Красноярского края, воспринимаемых населением России еще и как образцы гражданственности и духовной преемственности, душевной щедрости, мудрости и личностной цельности: сибирский первомученик св. Василий Мангазейский и профессор медицины архиепископ В. Ф. Войно-Ясенецкий (св. Лука), основатель Красноярского острога воевода А. А. Дубенский и первый секретарь крайкома КПСС (1970-1987) П. С. Фе-дирко, художники В. И. Суриков и А. Г. По-здеев, архитекторы В. А. Соколовский и
A. С. Демирханов, писатели Т. М. Бондарев и
B. П. Астафьев, оперные певцы П. И. Словцов и
Д. А. Хворостовский, борец И. С. Ярыгин. Референтная антропологическая матрица Красноярья включает в себя, разумеется, и бойцов победоносных Сибирских дивизий Великой Отечественной войны, и героев Ал-сиба («Аляска - Сибирь»), воздушного моста между США и СССР, созданного в 1942 г. для транспортировки американских самолетов и стратегических грузов.
Результаты этносоциологических исследований последних 20 лет в Сибири (и отдельно в Красноярском крае) убедительно демонстрируют высокие качественно-количественные показатели сибирской идентичности. По данным Н. В Сверкуновой 1996 г., «территориальная идентичность определялась отождествлением себя с категорией "сибиряк". Считают себя сибиряками 87,2 % от числа опрошенных» [25, с. 91]. В 2000 г. Н. В. Сверкунова приводит новые данные: «77,8 % жителей Приангарья относят себя к сибирякам и считают, что "сибирский характер" существует» [24]. По данным Р. Ф. Туровского 1997 г.: «В Красноярском крае опрос ЦСИ МГУ в декабре 1997 г. показал, что свой регион считают родиной 42 % респондентов, Россию - 29,9 %» [28, с. 99]. В 2011 г. М. А. Жигуно-ва сообщает: «Если в середине 1980-х "сибиряками" называли себя лишь 15 % опрошенных, то сегодня — около 75 %» [10].
Индексный анализ исследований идентичности в Красноярском крае 2018 г. показал еще более удивительные результаты. Анкетный опрос включал в себя 9 пунктов (по девяти наименованиям социальной идентичности). Общегражданская идентичность получила восьмое место, религиозная — седьмое, региональная (краевая) — шестое, этническая — третье, локальная территориальная (город, село) — второе. На первом месте оказалась возрастно-поколенческая [32, с. 6]. Учитывая тот факт, что локальная идентичность — это, по сути, часть идентичности региональной, можно сделать вывод о региональной идентичности красноярцев как о принципиально значимой категории.
Общенациональная идентичность этносов России происходит из идентичности региональной, опирающейся в свою очередь на идентичность этническую и иные формы со89
циальной идентичности. Все вместе они образуют сложную систему взаимодействующих социокультурных кодов, складывающихся в единую российскую ментальную матрицу. «Включенность ментальной матрицы в дискурс региональной идентичности представляется несомненной и, кроме того, продуктивной, имеющей перспективы позитивного развития и поддержания постоянства социально-культурной среды Сибири» [8, с. 61].
Не отрицая возможности внешнего конструирования региональной идентичности (в том числе и позитивного) и в целом соглашаясь с мнением о том, что основа всех видов идентичности — это прежде всего идейный, «символический капитал» (П. Бурдье, 1980), мы рассматриваем сибирскую региональную идентичность как культурно-цивилизационное достояние региона и федерации. Результаты исследований прямо указывают на положительное восприятие населением Сибири этнонима сибиряк, на самоидентификацию и позиционирование себя в качестве сибиряков. Большая часть сибирского населения рассматривает феномен региональной идентичности как нечто естественное (causa naturalis) и обыденное. Схожим образом оценивают сибиряков и «сибирство» респонденты, проживающие в других регионах.
Мы разделяем точку зрения М. А. Жигу-новой, считающей, что «чрезвычайное многообразие культурных традиций сибирского региона обусловлено следующими факторами: 1) историей заселения; 2) разнообразными природно-географическими условиями; 3) многообразием форм хозяйственной деятельности (земледелие и животноводство, охота и рыболовство, пчеловодство и собирательство, различные промыслы и ремесла); 4) пестрым этническим <.. .> а также религиозным и социальным составом населения; 5) активными межэтническими контактами; 6) миграционной активностью населения; 7) взаимовлиянием старожильческих и переселенческих пластов культуры» [9, с. 365—366]. Этими же факторами, очевидно, обусловлены генезис и обстоятельства формирования сибирской региональной идентичности, равно как и развитие тех качеств сибиряков (компонентов антропологической матрицы), которые выделены в настоящей работе как ценностные модусы идентичности.
expert.ru/siberia/2011/50/raznyie-no-vmeste/ (дата обращения: 20.08.2019).
Получено 20.09.2019
V. Grevnev
Postgraduate Student(24.00.01), St. Petersburg University of Humanities and Social Sciences E-mail: sofer2002@gmail.com
Mental and Psychological Features of the Siberians as Valuable Modes of Regional Identity (on the example of the Krasnoyarsk region)
Abstract. The socio-anthropological features of Siberia, including those aspects on which the author focuses (the national-ethnic mentality of a collective subject called "Siberians" and the psychological attitudes of Siberians, which essentially legitimize the concept of "Siberian character"), are elements of the Siberian regional conceptosphere identity.We believe that the theoretical and practical value of research in this area is undeniable, since it is directly or indirectly related to administrative management and national security in the region and the federation, as well as socio-economic planning, demography, education and cultural policy. The theoretical significance of the published material, we believe, is to demonstrate the positive potential of socioecological and intercultural interactions that form the regional and cultural identities of Siberians. One of the hypothetical results of studying regional problems could be the compilation of a spiritual-mental and sociocultural passport (consolidated corps) of the Siberian region, which reproduces, among other things, the temporal dynamics of social processes. Studies of the value modes of regional identity are necessary when implementing socio-cultural practices of branding and image-making of territories. This is the practical relevance of this work.
For citing: Grevnev V. 2019. Mental and Psychological Features of the Siberians as Valuable Modes of Regional Identity (on the example of the Krasnoyarsk region). Culture and Arts Herald. No 4 (60): 84-93.
References
research experience]. Compiled and responsible editor M. N. Guboglo. Moscow : Institut etnologii i antropologii RAN. P. 351-368. (In Russ.).
23. Sverkunova N. 2002. Regional&naya sibirskaya identichnost&: opyt sot