Спросить
Войти
АКТУАЛЬНАЯ ТЕМА
Высылка интеллигенции в 1922-1923 годы: мифы и реальность
А.В. Квакин*
Продолжение. Начало см. в № 1 (9) 2013 г.
Аннотация. В статье рассматривается современное состояние изучения одной из трагических страниц Отечественной истории — депортация большой группы русской интеллигенции Советской властью в 1922-1923 годы. На основе вновь введенного в исторический оборот материала опровергаются отдельные публицистические стереотипы и пропагандистские штампы. Одновременно подчеркивается актуальность отдельных аспектов истории «философского парохода».
Революционное правосознание» лидеров большевиков подсказало им столь «гуманный», как им казалось, по тем временам вариант «перевоспитания идеологических прислужников буржуазии». До победы «мировой пролетарской революции» не допускалось их возвращение в РСФСР. Так, С. Е. Трубецкой вспоминал: «Перед тем, как выпустить меня из тюрьмы ГПУ, мне дали подписать бумагу, где мне объявлялось, что я высылаюсь из пределов СССР — без обозначения срока высылки — и что, если я вернусь в Советский Союз, я подлежу расстрелу, который будет приведен в исполнение первым же органом власти, в руки которого я попаду...»1 По замыслу лидеров большевиков, Запад должен был перевоспитать высылаемых.
Нужно видеть, что для многих высылаемых сама по себе высылка была практически единственным способом спасения
собственной жизни. И если большевики оценивали высылку как наказание инакомыслящих, то для многих «внутренних эмигрантов» в Советской России «философский пароход» стал символом приобретения свободы. Современный исследователь В. Л. Телицын справедливо писал: «Пусть это не покажется кощунственным, но, в конечном счете, оказалось, что принудительная высылка спасла подвергшихся депортации от будущей неминуемой гибели в лагерях ГУЛАГа (хотя до некоторых чекистская рука дотянулась и за границей). Не сложно себе представить, как могли закончить свои дни Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. А. Осоргин, С. Н. Прокопович и многие другие, останься они в России. Достаточно вспомнить судьбы тех, кто «предназначался к высылке», но в силу различных обстоятельств избежал ее,— аграрника Н. Д. Кондратьева, философа Г. Г. Шпета, экономиста И. Х. Озерова. Лишившись родины,
* Квакин Андрей Владимирович — доктор исторических наук, профессор кафедры истории Российского государства Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. E-mail: akvakin@hotmail.com
высланные сохранили жизнь и свободу; как сказал один из русских эмигрантов, «Родина без свободы для меня не родина, а свобода без родины, хоть и очень тяжела, но все-таки остается свободой»2.
В сентябре 1922 г. находившийся тогда в «полуэмиграции» М. Горький сообщил вставшему на путь сменовеховства А. Н. Толстому: «В Петрограде арестован Замятин. И еще многие, главным образом — философы и гуманисты: Карсавин, Лапшин, Лосский и т. д. Даже — Зубов, несмотря на его коммунизм, видимо, за то, что — граф»3. И 7 сентября 1922 г. за подписью Г. Г. Ягоды было выдано удостоверение о высылке Е. И. Замятина за границу4. Юрий Анненков вспоминал: «Постановлением о высылке за границу Замятин был чрезвычайно обрадован: наконец-то — свободная жизнь! Но друзья Замятина, не зная его мнения, стали усердно хлопотать за него перед властями и, в конце концов, добились: приговор был отменен. Замятина выпустили из тюрьмы, и тот же день, к своему глубокому огорчению, он узнал, со слов Бориса Пильняка, что высылка за границу не состоится»5. Вместе с Анненковым Замятин пошел в порт на проводы высылавшихся из Советской России представителей петроградской интеллигенции. «Сразу же после этого Замятин подал прошение о его высылке за границу, но получил категорический отказ»6. По сведениям литератора Н. А. Оцупа, «с первой партией высланных литераторов в Берлине ждали и Замятина. Все знали, что и он был арестован. Знали, что ему, как другим, хочется воздуха Европы. Не знали только, что
этот европеец сильнее, чем многие, привязан к России. Когда, благодаря хлопотам друзей и учеников, ему предложили на выбор: уехать или остаться,— Замятин предпочел остаться»7. Несомненно, в общем контексте с этой высылкой ученых, философов и литераторов рассматривалось современниками и закрытие осенью 1922 г. в Петрограде Дома литераторов и Дома искусств.
Но 13 февраля 1923 г. в Ревель прибыл из Петрограда высланный позже других Д. А. Лу-тохин8. В беседе с тамошним журналистом он в числе последних питерских новостей сообщил и самую свежую новость о Замятине: «Выехать предписано писателю и профессору кораблестроительного отделения политехникума Евгению Замятину. Замятин был в числе первых намеченных к высылке 160 человек. Кто-то, без спроса у Замятина, похлопотал — высылку оставили. Сам просился выехать — не разрешили. А теперь неожиданно — уезжайте. И уезжает»9. Свидетельство Лутохина вносит существенную коррективу в предложенное Анненковым освещение событий 1922-1923 гг. Оно соотносится с опубликованным письмом А. К. Воронского к Замятину от 21 марта 1923 г., где в частности говорится: «О Вашем отъезде искренно сожалею. Пожалуйста, не работайте в зарубежных русских повременных изданиях. Честное слово, не стоит. Крепко надеюсь, что месяца через три Вы сможете возвратиться в Россию и сесть здесь более крепко. Держите связь с нами. Если будут затруднения денежного характера, обращайтесь ко мне. Присылайте нам, что напишите. Сообщите Ваш адрес»10.
Таким образом, «причина несостоявшейся в 1922-1923 гг. эмиграции Замятина выглядит более сложной, чем казалось ранее. Не-эмиг-рация его была актом свободного выбора, а не результатом запрета или давления: Замятин отказался уезжать, получив разрешение на отъезд»11. Так проясняется полный смысл не раз цитировавшегося в литературе пассажа из автобиографии писателя 1929 г., написанной незадолго до компании против него и Пильняка: «Думаю, что если бы в 1917 году не вернулся из Англии, если бы все эти годы не прожил вместе с Россией — больше не мог бы писать. Видел многое: в Петербурге, в Москве, в захолустье — Тамбовском, в деревне — Вологодской, Псковской, в теплушках. Так замкнулся круг. Еще не знаю, не вижу, какие кривые в моей жизни дальше»12. Значительную роль в решении Е. И. Замятина отказаться тогда от эмиграции могли сыграть примирительные жесты со стороны большевиков в его адрес. В любом случае высылка и жизнь в Зарубежье могли спасти его от трагической гибели в 1937 г.
Это подтверждает и тот факт, что и другие оставленные в России лица, первоначально намеченные к депортации, скоро подверглись физическому уничтожению. Так, за Н. Д. Кондратьева вступился О. Ю. Шмидт, в будущем известный путешественник и исследователь полярных широт. В 1930 г. Кондратьев был арестован и в 1938 г. расстрелян. А в середине 1990-х гг. сын О. Ю. Шмидта — известный историк, профессор С. О. Шмидт — попросил прощения у дочери Николая Дмитриевича за своего отца, из лучших побуждений сорвавшего в 1922 г. высылку Кондратьева за рубеж13.
В защиту арестованных поступили ходатайства от государственных и общественных организаций, даже от некоторых большевистских руководителей, которые лично знали заключенных по совместной учебе
или работе. Так, А. К. Воронский вступился за писателя Е. И. Замятина, А. В. Луначарский — за профессора Петроградского университета И. И. Лапшина, М. И. Калинин — за общественного деятеля Н. М. Кишкина; В. В. Оболенский (Осинс-кий) — за экономиста-аграрника Н. Д. Кондратьева (Китаева), В. Н. Яковлева — за профессора Московского университета В. Е. Фомина, М. Ф. Владимиров — за экономиста Л. Н. Юровского, Г. М. Кржижановский и Ю. Л. Пятаков — за инженера П. А. Паль-чинского. Была образована и в ночь с 31 августа на 1 сентября начала заседать Комиссия по пересмотру списков высылаемых интеллигентов в составе Ф. Э. Дзержинского, И. С. Уншлихта, Г. Г. Ягоды и двух сотрудников 4-го отделения секретного отдела ГПУ, отвечавшего за подготовку и осуществление этой операции. Комиссия работала в течение недели и частично пошла навстречу просьбам «ответственных товарищей». От высылки освободили таких опытных специалистов народного хозяйства, как И. И. Куколевский и Л. Н. Юровский. Также было решено отложить высылку Е. И. Замятина, Н. Д. Кондратьева, профессора И. А. Артоболевского (отца будущего знаменитого советского математика), некоторых других. В отношении
Н. А. Рожкова в ноябре и декабре 1922 г. Политбюро заменило высылку за рубеж на ссылку в Псков. Примерно тогда же была отменена высылка профессоров Н. П. Огановского, В. И. Чарнолусского и других14. Далеко не все они были рады тому, что остались на Родине и избежали высылки.
За последние 20 лет аресты и высылка за границу большой группы интеллигенции 1922 г. определяются частью публицистов, как «начало массовых репрессий» со стороны Советской власти. Так, известный современный историк интеллигенции В. Л. Соскин
рассматривает высылку «как первый опыт. по организации масштабного преследования инакомыслящих»15. С этим трудно согласиться, так как преследования деятелей Помгола и их прошения о высылке именно в Зарубежье уже создавали масштабный прецедент.
Утверждается также, что инициатором подобных действий был Л. Д. Троцкий. Например, В. Костиков пишет: «Появление в «Правде» статьи «Диктатура, где твой хлыст?», подписанной таинственным инициалом «О» (существует предположение, что статья написана Троцким16), открывает гонения на ту часть интеллигенции, которая продолжает отстаивать право на независимость мнений и практические меры по «очищению» страны от несогласных. В августе 1922 г. из страны без суда, административным решением ГПУ было выслано 160 человек, открывших первый список советских «диссидентов»17. Н. О. Лосский в свое время также говорил о Л. Д. Троцком как инициаторе высылки за границу, объясняя это решение тем, что «в это время большевистское правительство добивалось признания государствами Западной Европы. Арестованы были лица, имена и деятельность которых были известны в Европе, и большевики хотели, очевидно, показать, что их режим не есть варварская деспотия»18.
Правда, есть и мнение, что акция депортации инакомыслящей интеллигенции была предпринята во время болезни В. И. Ленина по инициативе И. В. Сталина, а открыли гонения ответы чекистов на сталинские призывы в статье в «Правде» под названием «Первое предо-стережение»19. Решение о высылке принималось не лично В. И. Лениным, а Политбюро, в котором тогда уже заправлял Генеральный
Секретарь ЦК И. В. Сталин. Он же, по мнению М. Е. Главацкого, играл главную роль во всем этом действе. В качестве инициатора и руководителя высылки называется также и глава питерских большевиков Г. Е. Зиновьев, который в одном из своих выступлений утверждал, что новой России нужны интеллигентные силы, но при этом вольно ли невольно признавался, что в каждом интеллигенте видит врага новой власти20. Современный исследователь Ю. Н. Емельянов, со ссылкой на берлинскую газету «Руль» от 3 октября 1922 г., утверждает, что решение о высылке «как о мере наказания было принято, по-видимому, в связи с выступлением Зиновьева, где говорилось о необходимости устранения из Советской России враждебной власти интеллигенции»21.
Предпринимаются и другие попытки рассмотреть роль В. И. Ленина в данном мероп-риятии22. М. Е. Главацкий справедливо опровергает точку зрения И. И. Илькевича о том, что сама идея высылки «как репрессивную и принудительную меру и форму насилия» изобрел Ленин уже в начале 1919 г., и убедительно показывает, что высылка представителей интеллигенции, неугодных правящим кругам, практиковалась с древних времен. Широко использовалась она и в царской России, когда за ее пределами, в основном в Западной Европе, оказались сотни оппозиционно настроенных интеллигентов, прежде всего либералы и социал-демократы различных оттенков, включая и самого Ленина. Поэтому в 1922 г. ему, а после него и другим вождям тоталитарных режимов не нужно было ничего придумывать23.
Исследователям пока недоступен весь комплекс документов по мотивам и характеру
депортации, но среди имеющихся в распоряжении историков документальных источников хотелось бы обратить внимание на следующее. Именно В. И. Ленин, как показывает приведенная здесь хронология событий, был инициатором репатриации инакомыслящих, тщательно готовил вопрос о высылке за границу, предлагая свои проекты членам Политбюро ЦК РКП (б), и особенно Ф. Э. Дзержинскому24. Интересное замечание позже высказал один из высланных — писатель М. А. Осоргин: «... В Москве шел слух, что в командующих рядах нет полного согласия по части нашей высылки; называли тех, кто был за и кто был против. Плохо, что «за» был Троцкий. Вероятно, позже, когда высылали его самого, он был против этого!»25.
Первоначально предполагалось выслать интеллигентов в Германию. Страна высылки, скорее всего, была выбрана не случайно, так как только Германия оставалась с Советской Россией в партнерских отношениях в то время, хотя порой в эмиграции высказывались предположения и намеки на «старые связи большевиков с кайзеровской разведкой». В доверительном письме С. Д. Боткина М. Н. Гирсу от 14 декабря 1922 г. сообщается: «Советское правительство само обратилось в германское посольство в Москве с запросом о возможности для высылаемых получить германские визы. Посольство ответило, что Германия не является местом ссылки для иностранцев, но что в случае, если сами заинтересованные обратятся с соответствующим ходатайством, посольство преминет поддержать таковое перед своим правительством. Действительно, наши ученые получили из Берлина немедленно благоприятный ответ на их просьбу о разрешении на въезд в Германию, и здесь встретили вполне радушный прием»26. Когда Совнарком обратился к германскому правительству с просьбой выдать соответствующие визы, «Канцлер Вирт ответил, что Германия не
Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбой дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство. Тогда правительство в Петрограде освободило от ареста тех из нашей группы, кто был старше 50 лет, и поручило нам достать визы для себя и для своих более молодых товарищей»27,— вспоминал и философ Н. О. Лосский. Правовое сознание германских властей не позволяло им воспринимать высылку в их страну как правомерный юридический акт, и они потребовали «цивилизованного» оформления въезда в Германию значительной группы россиян, но это не могло остановить «творцов новой, пролетарской юстиции». «Карающий меч революции» должен был свершить свое дело.
Обращает на себя внимание то, как составлялись списки высылаемых. Современный исследователь Ю. Н. Емельянов очень верно заметил: «1922 год — трагическая дата в истории отечественной науки и культуры. В августе этого года из России без суда и следствия, административным решением была выслана большая группа писателей, ученых, деятелей культуры. Людей «выдворяли» из собственного Отечества. Данная акция является уникальной в истории взаимоотношений интеллигенции и власти. Высылка интеллигенции в этом году была, бесспорно, последним крупным разрывом живой плоти русской культуры. Высылались даже те, молчание которых было очевидным укором новой власти (выделено мной.— А. К.)»28. Данный отбор высылаемых был во многом случаен, зависел и от взаимоотношений отдельных представителей интеллигенции с местными большевистскими властями, и от оценки последними степени «опасности» того или иного кандидата: зачастую именно с подачи местных властей центр включал людей в списки на высылку.
На это обратила внимание современный исследователь из Казани С. Ю. Малышева:
«Почему же имена трех казанских профессоров — 41-летнего Стратонова, 48-летних Овчинникова и Трошина, не занимавшихся непосредственно политической деятельностью, не участвовавших ни в каких заговорах и восстаниях (даже не «скомпрометировавших» себя поддержкой Комуча летом 1918 г., в отличие от многих профессоров Казанского университета, которые приветствовали приход Народной Армии), оказались в списках
Критик Ю. И. Айхенвальд, высланный в 1922 г., писал литератору В. Ф. Ходасевичу 5 августа 1926 г. о роли отдельных личностей в составлении списка на депортацию: «О Брюсове. И сам я меньше всего склонен его идеализировать. Он сделал мне немало дурного, и когда сопричислился к сильным мира сего, некрасиво, т. е. экономически мстил мне за отрицательный отзыв о нем в одной из моих давнишних статей. Самая высылка моя — я это знаю, наверное, из источника безукоризненного — прошла при его содействии»30. Эти сведения позволяют предположить, что кандидатуры для высылки подбирались часто субъективно.
При осуществлении депортации возникло немало «накладок» и «нестыковок». Они порой позволяют проследить механизм работы репрессивного аппарата большевиков. И, что особенно важно для нас, через единичные случаи мы можем извлечь общий урок функционирования антидемократического режима. А именно то, что под маховик
репрессий может попасть случайно любой человек. Основатель Института истории искусств в Санкт-Петербурге граф В. П. Зубов вспоминал: «Это было время, когда ГПУ было сравнительно снисходительно: все профессора, арестованные в этой группе, впоследствии были высланы за границу, что для большинства было осуществлением их тайных желаний [выделено мной. — А. К.]. Также и [В. Н.] Строев получил приказ о высылке: он продал свою библиотеку, мебель и приготовился к отъезду. Неожиданно перед ним извинились, его-де спутали с другим лицом, с профессором [В. А.] Строевым-Десницким. Он, значит, не высылался, и ему отказали в обещанном заграничном паспорте. Можно себе представить его горькое разочарование. Кажется, что после долгих стараний ему удалось все же получить разрешение на выезд, по крайней мере, много лет спустя я встретил его в Берлине, где он и скончался»31.
Данная информация заставила обратиться к протоколам допросов высылаемых. Практически все они стандартные, очень похожи друг на друга. По свидетельству высланного
В. А. Мякотина, каждому кандидату на высылку необходимо было заполнить анкету из семи вопросов, касающихся политических взглядов, отношения к Советской власти и «пролетарской республике», к интеллигенции, сменовеховцам, процессу эсеров, забастовке профессоров и так далее. По мнению составителей анкеты, ответы на нее должны явиться достаточным основанием для решения вопроса о высылке32.
Но с протоколами допросов Строевых произошел характерный казус. В списке «антисоветской интеллигенции» — кандидатов на высылку, обсужденном на заседании Политбюро ЦК ВКП (б), за подписью Л. Б. Каменева, Д. И. Курского, И. С. Уншлихта нет упоминаний ни одного из интеллигентов с фамилией «Строев»33. Но в «Рапорте о состоянии
операции по высылке антисоветской интеллигенции на 23 августа 1922 г.» в разделе об арестованных Петроградским губотделом ГПУ с 16 на 17 августа профессор Василий Николаевич Строев значится первым34. А в протоколах допросов обнаружена только одна папка с делом одного Строева. И здесь начинаются нестыковки. Уже в заголовке допроса указан «Строев» как псевдоним публициста Василия Алексеевича Десницкого, но допрашивают профессора Василия Николаевича Строева. В протоколе допроса записаны показания последнего: «С 1919 по 1920 год был в Тамбове и преподавал как профессор истории. Никогда ни в каких партиях не состоял и не состою. Политических убеждений у меня нет, и никогда не было, ибо я все время занимался своей наукой, а притом я являюсь тяжело больным физически. Со структурой Советской власти я знаком и вполне ее признаю. О системе пролетарского государства я судить не могу, ибо я находился далеко от науки [так в тексте.— А. К.]. Мои взгляды на значимость интеллигенции, так называемой «общественности»: Интеллигентами я считаю всякого образованного человека не зависимо от его класса и как [тех, кто] ищет общественности для распространения своих знаний и благосостояния всего народа. На методы борьбы с Советской властью профессоров, как то забастовки, я смотрю отрицательно, ибо наука не должна вмешиваться в политические дела страны, а [должна] отдавать свои знания для поднятия культуры в стране. К сменовеховцам я отношусь критически, ибо их взгляды на то, что интеллигенция относится враждебно к пролетарскому строительству, не отвечают действительности, ибо насколько я знаю, большая часть интеллигенции всегда шла навстречу народу. К Савинкову и Партии социалистов-революционеров, то к ним я отношусь отрицательно за их террористическую работу. Мои взгляды на политику Советской власти в области высшей школы вполне совпадают с моими воззрениями, так как я являюсь ярким противником лекционной системы и сторонником семинарской
системы. О перспективе русской интеллигенции за границей — я считаю, что оно не может принести ни добра, ни зла и [ее эмигрантское существование. — А. К.] абсолютно бессмысленно, поскольку она оторвалась от РСФСР». Все эти показания не помешали следователям ГПУ вынести постановление о предъявлении профессору В. Н. Строеву обвинения в контрреволюционной деятельности и аресте. Не заметили они и то, что профессор В. Н. Строев жил в 1919-1920 гг. в Тамбове, хотя публицист В. А. Строев-Де-сницкий в это время находился в Петрограде, где был инициатором создания группой со-циал-демократов-интернационалистов газеты «Новая жизнь». Профессор В. Н. Строев утверждает, что «политических убеждений у меня нет и никогда не было», в то время как публицист В. А. Строев-Десницкий в своих публикациях достаточно критически, во многом с позиций Максима Горького, относился к отдельным сторонам политики большевиков. И вот невинный человек, далекий от политики, оказался в числе «злейших врагов Советской власти». Не помогло и письмо в его защиту ректора университета М. Серебрякова, и многочисленные справки о тяжелом состоянии здоровья. И тут вдруг выясняется ошибка, профессор В. Н. Строев не высылается, а высылается публицист В. А. Строев-Десницкий. на основе все тех же показаний однофамильца. Следственное дело не стали переписывать, дополнительный допрос не стали производить, просто на папке со следственным делом аполитичного профессора В. Н. Строева приписали рядом с псевдонимом социал-демократа — публициста его настоящую фамилию — «Десницкий». Трафаретный протокол и шаблонный приговор не требовали лишних усилий со стороны чекистов.
Окончательное заключение по делу профессора В. Н. Строева было вынесено только 24 января 1923 г.; «Следствием виновность Строева не установлена.». Сам профессор
В. Н. Строев по поводу случившегося писал
я испытал, может быть, самую худшую участь: я предназначался к высылке, уже ликвидировал, все распродал, готовясь к отъезду, как вдруг ни с того, ни с сего был оставлен. Причиной этого было вовсе не «помилование», как говорил здесь [в эмиграции.— А. К.] проф. Стратонов, а новый на меня донос со стороны всемогущего тогда в университете «красного профессора» Цвибака: Он донес о моей близости к польскому посольству (которое выразилось только в том, что в составе последнего находились мои ученики, с которыми у меня были самые тесные, задушевные отношения), и что я, как бывший член Комиссии по ликвидации Царства Польского при Временном правительстве, могу быть полезен своими указаниями полякам: тогда это был жгучий вопрос. Вскоре затем меня устранили от лекций в университете и вообще от педагогической деятельности, по словам тогдашнего ректора Державина, согласно требованию университетского коммунистического коллектива, и я, разоренный вконец и больной, остался решительно без всяких средств к существованию. С невероятными усилиями мне удалось уехать из России, но в Берлине, куда я попал совершенно случайно, меня ждали новые испытания, может быть, еще худшие»35. А 19 февраля
Но для большинства осужденных приговор был окончательным. Тогда публицист Д. В. Философов «с пассивным отвращением согласился» на отъезд, хотя «был инертен и безучастен»37. «И не всем удалось так благополучно выбраться за границу, как той группе профессоров, которой в 1922 г. было предложено на выбор, подвергнуться суду по статье, карающей смертной казнью, или быть изгнанным из пределов Советского Союза»,38 — вспоминал бывший ректор
Московского университета М. М. Новиков. А философ Ф. А. Степун писал: «Узнав, что все оказалось правдой, что я, действительно, высылаюсь за границу, что мы, может быть, уже через две недели окажемся в Берлине, она [жена. — А. К.] странным образом не обрадовалась, а лишь успокоилась: что высылают — грустно, но что не ссылают, конечно, счастье...»39.
И вот происходит высылка. 23 сентября за границу поездом в Ригу выехали первые высланные с семьями (А. В. Пешехонов, П. А. Сорокин, И. П. Матвеев, А. И. Сигирский и др.). Вслед за ними также железнодорожным транспортом, но уже в Берлин отправились Ф. А. Степун, Н. И. Любимов и другие. 29 сентября группа из 33 высылаемых из Москвы и Казани отправилась в Петроград, чтобы на следующий день отплыть на двух германских кораблях. Две партии выслали на зафрахтованных у немцев пароходах «Обербургомистр Хакен» (первый рейс из Петрограда в Штеттин 29-3G сентября) и «Пруссия» (второй рейс 16-17 ноября). На первом пароходе из страны выехали более 3G человек (с семьями — около 7G) московских и казанских интеллигентов. В их числе: Н. А. Бердяев, С. Л. Франк,
С. Е. Трубецкой, И. А. Ильин, Б. П. Вышеславцев, А. А. Кизеветтер, М. А. Ильин (Осор-гин), М. М. Новиков, А. И. Угримов, В. В. Зворыкин, Н. А. Цветков, И. Ю. Баккал и другие. На втором — 17 человек (с семьями — 44) петроградских профессоров и деятелей науки и культуры, в том числе Л. П. Карсавин и Н. О. Лосский.
Поскольку пароходами выслали многих выдающихся отечественных философов, эти пароходы в публицистике стали образно называть «философскими». По воспоминаниям Ф. А. Степуна, высылаемым «разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон,
две пары чулок. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь»40. Иными словами, коммунистическая власть выдворяла из страны людей, составлявших цвет нации, не только насильно, но и без всяких материальных средств.
Что касается представителей украинской интеллигенции, то часть их также была выслана за границу в сентябре-октябре 1922 г. В сентябре из Одессы была выслана группа профессоров в Константинополь. В октябре из Одессы была выслана группа из 12 профессоров в Варну. 18 ноября в Штеттин прибыла группа из 17 высланных из Петрограда (с семьями — 44 человека). «На пароходе ехал с нами сначала отряд чекистов. Поэтому мы были осторожны и не выражали своих чувств и мыслей. Только после Кронштадта пароход остановился, чекисты сели в лодку и уехали. Тогда мы почувствовали себя более свободными. Однако угнетение от пятилетней жизни под бесчеловечным режимом большевиков было так велико, что месяца два, живя за границей, мы еще рассказывали об этом режиме и выражали свои чувства, оглядываясь по сторонам, как будто чего-то, опасаясь»41,— вспоминал Н. О. Лосский.
В доверительном письме С. Д. Боткина М. Н. Гирсу от 14 декабря 1922 г. сообщается: «Подобные же высылки, оставшиеся для широкой публики почти незамеченными, были произведены и из остальных частей федеративной республики. Так была выслана из Грузии и проследовала в Германию группа общественных и политических деятелей, в числе 62 человек, из них, между прочим, 60 принадлежат к социал-демократической партии. Рассказы грузинских изгнанников дают
уже всем хорошо известную картину царящего в Совдепии насилия, хаоса и развала, проникших вместе с Красной армией и в Закавка-
зье»42.
Высылки инакомыслящей интеллигенции практиковались властью и в дальнейшем. Так, в начале 1923 г. за рубеж были высланы известный кооператор Б. Р. Фромметт, философ и религиозный деятель С. Н. Булгаков, некоторые другие. После долгих обсуждений в январе 1923 г. Политбюро ЦК РКП (б) согласилось с предложением руководителей Коммунистической партии Украины заменить оставшимся высылку за границу на ссылку в отдаленные губернии РСФСР. Мотивом такого решения стало нежелание укреплять за счет эмигрантов украинское националистическое движение. Однако, как следует из письма А. В. Луначарского Л. Б. Каменеву43 от
«Секретно
Дорогой Лев Борисович.
Я обратился бы с этим письмом к Владимиру Ильичу, но т. к. крайне нежелательно загромождать его дополнительными делами, то думаю, что, может быть, вопрос этот урегулируется в ЦК, через Вас. Дело в том, что на Украине, как говорят мне товарищи просвещенцы-коммунисты из Киева, высылка профессуры произошла до крайности неправильно, а между тем, кажется, она уже утверждена плохо информированным Политбюро. Сейчас отставлены от службы и высылаются профессора: Свенсон, Крымов, Титов, Рожанов, Бочаров, Волкович и ассистент Де-ларю. По заявлению ректора Киевского университета, коммуниста, это равносильно полному разгрому медицинского образования в Киеве. Все это высококвалифицированная профессура. Говорят, что некоторых из них хотят перевести в Екатеринослав, но Екате-ринославский медицинский факультет, по нашему мнению, подлежит закрытию и никаким вспрыскиванием отдельных профессоров его
нельзя спасти, он нежизнеспособен. Между тем является несомненным для каждого киевлянина, что профессоров этих изгоняют потому, что это русские профессора, преподающие на русском языке. В Киевском университете преподавание ведется на обоих языках, и тамошний Н [ар] к [ом] п [рос] до появления Затонского44 оказывал всяческое покровительство вытеснению русской профессуры, хотя бы с заменой ее, как это имеет место в Киеве, несомненно более слабыми научными работниками.
Обращаю на это сугубое внимание ЦК и прошу в партийном порядке или в порядке ГПУ с привлечением, конечно, тов. Затонского и обязательно ректора так называемого Киевского института народного образования (так переименовал университет нарком Гринько) пересмотреть этот список. Вы знаете, что у нас в России высылались только профессора бесполезные и в настоящее время вредные. Эти же профессора, по свидетельству многих киевских коммунистов, вполне достаточно лояльны в политическом отношении, в отношении же научном представляют собою почти все действительно серьезное научное ядро Киевского медицинского факультета.
Я очень надеюсь, Лев Борисович, что Вы мне окажете в этом отношении содействие и, может быть, передадите это письмо Владимиру Ильичу, который, как я знаю, понимает проблему языков на Украине.
Все же прибавлю еще два слова. В то время как в губернских городах на Украине, благодаря прочности там русской культуры, а с ней вместе и культуры вообще, дело идет терпимо, а в деревнях украинская форма более или менее естественна45. Сейчас идет борьба за уездные города, где при помощи целого ряда усилий со стороны уо?
