Эсеровские варианты народнической модели общественно-политического переустройства России

В ПОИСКАХ СПРАВЕДЛИВОГО ОБЩЕСТВА

УДК 93/94

ЭСЕРОВСКИЕ ВАРИАНТЫ НАРОДНИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЕРЕУСТРОЙСТВА

РОССИИ

К.Н. Морозов

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, Москва, Россия

шак92@т1ете18,ги

В статье впервые ставится проблема существования демократического и недемократического вариантов народнической модели переустройства России. Последний может быть определен как левый вариант народнической модели социально-политического переустройства России. Он известен в трех подвариантах — максималистском (1904—1906), левоэсеровском (1917) и МПСР-овском (1919—1922). Демократический эсеровский вариант народнической модели также известен в трех подвариантах. Наиболее известный — «черновский», или «центристский», ставший своего рода «эсеровской ортодоксией», — лег в основу официальной доктрины ПСР. Другой был рожден на правом фланге партии и связан с именами Н.Д. Авксентьева, И.И. Фондаминского, В.В. Руднева, М.В. Вишняка. По всей видимости, можно говорить и о складывании еще одного, более правого подварианта, оформлявшегося вокруг газеты «Воля народа» и связанного с именами А.А. Аргунова, А.И. Гуковского, П.А. Сорокина, Е.А. Сталинского. К ним идейно были близки Е.К. Брешко-Брешковская, А.Ф. Керенский, Б.В. Савинков.

Автор полагает, что фактически демократически ориентированная часть эсерства предвосхитила идеи и путь так называемого «шведского социализма», путь эволюционного реформирования общества на путях демократии и социального государства, путь, на который в послевоенной Европе встали многие социалистические и социал-демократические партии. В России на этот путь партия социалистов-революционеров встала уже в 1917 г., и именно эта ее программа преобразований была поддержана большинством населения России на выборах в Учредительное собрание. Более того, эсеровская демократическая альтернатива уже стала осуществляться в рамках принятых Учредительным собранием законов.

БО!: 10.17212/2075-0862-2017-4.1-135-156

Вопрос о месте эсеровской идеологии и практики в народническом движении, а точнее, о соотношении «старого» и «нового» народничества всё еще остается открытым и требующим дальнейшего осмысления. Существующие дефиниции, такие как «революционное народничество», «либеральное народничество», «неонародничество» (с подразделением последнего на «левых» народников — эсеров и «правых» — народных социалистов), охватывают лишь часть явления, так как делят народничество лишь по степени его радикальности. Деление народничества на «старое» и «новое», как и выделение в последнем второй парадигмы народничества (эсеровского социализма), также имеет свою логику и оправдание. Но представляется, что и то и другое деление (имея безусловное право на существование) имеют ряд недостатков и неточностей. На наш взгляд, предпочтительнее говорить о народнической модели социального переустройства России (подобно «либеральной модели», которую рассматривает В.В. Шелохаев [29]) с последующим выделением многочисленных вариантов, предложенных народнической мыслью более чем за столетнее ее существование. Данная схема была предложена автором в конце 1990-х гг. [13] и, как представляется, вполне прошла проверку временем. Тогда автор не ставил перед собой задачи дать классификацию различных вариантов народнической модели переустройства России, а стремился к непротиворечивому решению проблем, возникающих при анализе идейных течений и группировок в народничестве ХХ в., спектр которых был чрезвычайно широк.

С одной стороны, народничество с момента своего возникновения (40-е гг. XIX в.) и до своей гибели имело ряд общих черт. С другой — народничество 40-50-х, 60-х, 70-х, 80-х и 90-х гг. XIX в., а затем и первых десятилетий XX в. было представлено множеством идейных течений и схем, весьма различно решавших целый ряд узловых проблем, порой приводивших различные народнические течения и группировки к конфликту. Нельзя не

отметить, что еще в 2004 г. под редакцией В.В. Шелохаева вышла коллективная монография «Модели общественного переустройства России. ХХ век», где В.В. Зверев в разделе «Народническая и анархистская модели» написал три главы: «Полемика народников и легальных марксистов о путях модернизации России», «Эсеровский вариант социализма», «Энесовская субмодель» [12, с. 381-461].

Однако, несмотря на значимость его исследования, тема, конечно же, не исчерпана. Нужно всегда иметь в виду, что эсеры не были идейно однородны, что приводило к самым разнообразным последствиям, в том числе и к возникновению фракций и даже к расколу партии социалистов-революционеров (ПСР), и соответственно, к появлению отличных друг от друга концепций о путях и методах достижения социализма и социального переустройства России (разной степени теоретической проработанности и отчетливости).

Поэтому, на мой взгляд, правомернее и правильнее говорить о двух эсеровских вариантах народнической модели общественно-политического переустройства России — демократическом и недемократическом. Последний, трижды рождавшийся в разные исторические эпохи на левом фланге партии, может быть определен по самоназванию этих сил как левонародниче-ский вариант народнической модели социально-политического переустройства России. Он известен в трех своих подвариан-тах — максималистском (1904—1906), лево-эсеровском (1917) и МПСР-овском (1919— 1922). Все они находятся за рамками «демократического социализма», вместо традиционной демократии допускали ее усеченный вариант в виде «трудовластия» и в разное время выступали как союзники

большевиков. Часть из них, впрочем, позже стала бороться против них, а часть членов этих партий вошла в РКП(б).

Демократический эсеровский вариант народнической модели известен в трех подвариантах. Наиболее известный — так называемый «черновский», «центристский», ставший своего рода «эсеровской ортодоксией», — лег в основу официальной доктрины ПСР.

Другой был рожден на правом фланге партии и связан с именами Н.Д. Авксентьева, И.И. Фондаминского, В.В. Руднева, М.В. Вишняка и др. Именно эта группа внутри ПСР проделала самую заметную эволюцию к идеям социал-реформизма, рожденного в недрах западноевропейской социал-демократии, и уже в эмиграции ближе всего подошла к «шведской модели» социализма. Вспоминая о взглядах членов группы в 20-30-х гг., М.В. Вишняк писал: «...Одной из характерных и существенных черт было то, что мы не исходили от социализма как основы основ или высшей и абсолютной ценности, а приходили к нему как к следствию и выводу, логически и исторически вытекавшему из гуманизма, демократизма, свободолюбия, достоинства человека, социальной справедливости. . социализм перестал быть для нас катастрофичным, строящим новое на отрицании и противоположении всему предшествующему, обветшалому... Дух разрушения сменялся волей к творчеству и созиданию. Призыв к ненависти и классовой и национальной борьбе - зовом к солидарности, от класса исходящей и чрез солидарность нации к международному и общечеловеческому содружеству восходящей» [8, с. 182-183].

По всей видимости, можно говорить и о складывании еще одного, еще более правого подварианта, оформлявшегося вокруг газеты «Воля народа» и связанного с именами А.А. Аргунова, А.И. Гуковского, П.А. Сорокина, Е.А. Сталинского. К ним идейно были близки Е.К. Брешко-Бреш-ковская, А.Ф. Керенский, Б.В. Савинков. Но в какой степени он сложился, требует исследования. Часть его деятелей позже отошла от политической деятельности и от ПСР, как П. Сорокин и Е.К. Бреш-ко-Брешковская, Гуковский сотрудничал в «Современных записках» вместе с группой Авксентьева. Б. Савинков был исключен из ПСР в сентябре 1917 г. за двусмысленную роль в переговорах Керенского и Корнилова и создал в 1918 г. свой «Союз защиты родины и свободы», воссоздав его в 1920 г. в Польше как «Народный союз защиты родины и свободы». Он называл себя беспартийным социалистом и пытался сделать ставку на крестьянство. Аргунов и некоторые другие эсеры в 1922 г., как и Савинков, эволюционировали уже за пределы эсеровского социализма и создали новую организационную структуру - «Крестьянская Россия», с одноименным журналом, который на первых порах редактировали А.А. Аргунов, А.Л. Бем, С.С. Маслов, П.А. Сорокин. Кроме Бема, все бывшие эсеры крайне правых взглядов.

Пожалуй, единственным крупным эсером правого фланга образца 1917 г., продолжавшим в 20-30-е гг. политическую деятельность в пределах эсеровской парадигмы, оставался Керенский, издававший газету «Дни».

Партия социалистов-революционеров в целом выступила как преемница и продолжательница идей и традиций старого народничества, и прежде всего народовольчества. В.Н. Фигнер в 1921 г., затронув проблему «...преемственности идей от Народной Воли к партии социалистов-революционеров», констатировала, что «рассмотрение программ этих партий делает эту преемственность очевидной». Сравнив взгляды тех и других на аграрный вопрос, крестьянство, террор, военные организации и народное восстание, В.Н. Фигнер делала следующий вывод: «...то, что было у Народной Воли в неразвитом виде, у социалистов-революционеров получило дополнение и выполнение» [16, с. 8—9]. А В.М. Чернов восклицал: «Партия Социалистов-Революционеров выступает исторически, как идейная наследница и непосредственная продолжательница так называемой "Партии Народной Воли". Эта преемственная связь признавалась с обеих сторон, т. е. и со стороны начинателей новой партии, и со стороны ветеранов предшествующей эпохи. Она была даже в 1905 г. оформлена символическим актом вышедшего из Шлиссельбургской крепости знаменитого революционера, связанного когда-то личною дружбой с Марксом и Энгельсом, — Г.А. Лопатина, путем передачи через В.М. Чернова в центральную кассу П.С.Р. находившихся с 1883 г. в одном из русских банков остатков фонда Исполнительного Комитета Партии Народной Воли» [4].

Образование партии, кристаллизация ее идеологии и выработка организационных основ протекали весьма сложно. Разброс идейных позиций был весьма велик. Чуть ли не у каждого из будущих видных лидеров ПСР была своя индивидуальная позиция, лишь более или менее совпадавшая со взглядами еще нескольких человек. Так, в 1910 г. на заседании Су-дебно-Следственной Комиссии (ССК) по делу Азефа В.М. Чернов вспоминал: «Первое время существования партии было моментом сравнительно большой пестроты в программных воззрениях, так как в состав партии вошли элементы, до того времени занимавшие довольно разные позиции» [17, с. 75—76].

Результатом стремления удержать в нарождающейся партии все оттенки народнической мысли была та ситуация, о которой неоднократно говорил Я.Л. Юделев-ский членам ССК: «Благодаря тому, что в партии было столько различных элементов разных поколений, разных эпох и разных направлений, физиономия партии не была вначале установившейся, и каждое направление могло рассчитывать на то, что коэффициент влияния будет наибольшим именно для этого направления» [3, л. 25]. Проект программы, представленный заграничной группой на съезде заграничных организаций в 1903 г., был подвергнут серьезной редакции.

Немаловажно, что борьба за «наибольший коэффициент влияния» развертывалась в условиях отсутствия устоявшихся и «легитимных» принципов организационного строительства партии, в том числе и принципов создания ЦК, его компетенции, разграничения полномочий с местными организациями и т. д.

Комплекс программных и тактических установок, которые были сформулированы, пропагандировался в партийной печати и защищался от атак оппонентов В.М. Черновым, М.Р. Гоцем, Г.А. Гершуни, Е.К. Брешко-Брешковской. На нем воспитывалась хлынувшая в партию в 1903— 1907 гг. молодежь. Взгляды приверженцев «средней» линии («центристов», «ортодоксов») стали взглядами большинства в резко увеличивавшейся партии, что позволило им значительно усилить свои позиции в ЦК и в партии. Но самое важное — им уда-

лось провести и отстоять свои взгляды на I съезде ПСР, где они легли в основу программы, организационного устава и тактической концепции, приобретя статус общепартийных, официальных взглядов. Они обрели поддержку подавляющей части делегатов, воспитанных на этих взглядах и рассматривавших их уже как общепартийную «ортодоксию». Другими словами, они победили в борьбе с другими течениями за право выбора комплекса идей и установок и повели за собой партию.

Программа ПСР, в которой в концентрированном виде было сформулировано представление эсеров о переустройстве России, была сначала в качестве проекта опубликована в 1904 г., а затем, после ожесточенных споров, с небольшими изменениями принята на I съезде ПСР, проходившем в Финляндии в декабре 1905 — январе 1906 г. Разгоревшиеся по вопросу о про-грамме-минимум горячие споры отражали принципиально разное понимание делегатами возможности и перспектив развития капитализма в России. Часть делегатов настаивала на детализированном изложении тех требований, за которые партия должна бороться как в рамках существующего строя, так и в рамках буржуазного общества. Главным пунктом расхождения было разное видение судеб капитализма в России и перспектив буржуазного развития страны. Кроме того, делегаты по-разному оценивали степень близости социалистического переворота. Так, делегат от Таврического Союза «Крымский» упрекал Е.Е. Колосова в том, что тот напрасно говорит, что «проект программы не имеет того, что составляло всегда душу партии с.-р. А душу партии с.-р., по его мнению, представляло предвидение близкого социалистического переворота, и это составляло,

по его мнению, наше отличие от западноевропейских товарищей. Самый факт двухлетнего существования программы противоречит его словам» [17, с. 296].

Принятая в итоге на съезде программа отразила победу центристских сил во главе с В.М. Черновым, который, по словам М.В. Вишняка, всю царившую на съезде идейную разноголосицу «приводил к некоему общему знаменателю», так как «ему не было абсолютно чуждо ни одно из разноречивых мнений, высказывавшихся на съезде. В то же время он в совершенстве владел искусством составлять растяжимые формулы, которые можно толковать и так и эдак» [6, с. 122]. Созданная Черновым и победившая во внутрипартийной борьбе концепция и победила-то во многом потому, что позволяла «сгладить» и «примирить» (до некоторой степени) все существующие в эсеровской среде идейные течения.

В результате все ключевые формулировки программы носили компромиссный характер. Начиналась программа с констатации того, что «современная Россия в культурном и социальном отношении входит во все более и более тесную связь с передовыми странами цивилизованного мира, сохраняя при этом, однако, ряд особенностей, обусловленных своеобразием ее предыдущей истории, ее местных условий и международного положения». Исходя из этого «Партия социалистов-революционеров в России рассматривает свое дело как органическую составную часть всемирной борьбы труда против эксплуатации человеческой личности, против стеснительных для ее развития общественных форм, и ведет его в духе общих интересов этой борьбы, в формах, соответствующих конкретным условиям русской действительности» [20, с. 17, 21].

Сконструированная прежде всего В.М. Черновым эсеровская официальная концепция, вобравшая в себя положения и марксизма, и народничества, исходила из того, что капитализм в странах, где он вырос на собственной основе, и капитализм, пришедший извне, весьма различны. В странах второго типа его хищнические разрушительные тенденции и стороны проявляются сильнее всего. Об этом в программе ПСР говорилось так: «Взаимное отношение между этими положительными и отрицательными сторонами современного хозяйственного развития различно как для различных отраслей производства, так и для различных стран. Сравнительно благоприятное в высших отраслях индустрии и странах классического капитализма, оно становится всё менее и менее благоприятным в других отраслях промышленности, в особенности же земледелии, и в целых странах, менее благоприятно поставленных в международной экономической борьбе» [20, с. 18]. Поэтому необходимо поддерживать капитализм в городах, в промышленности, где он выполняет прогрессивную роль, и препятствовать его проникновению в земледелие, где он, разрушая традиционную земледельческую культуру, ничего положительного взамен создать не сможет.

Таким образом, эсеры справедливо критиковали марксистские представления о том, что капитализм будет одинаково проявляться в разных странах и вести к одинаковым социально-политическим последствиям, проведя их по этой лестнице с низших ее ступенек к верхним, где все страны ожидает социализм. По логике программы ПСР, напротив: «Взаимоприспособление форм патриархального дворянско-чиновничьего самодержавия и

новейшей буржуазной эксплуатации обостряет постановку социального вопроса в России. Развитие капитализма обнаруживает в ней более чем где-либо свои темные стороны, менее чем где-либо уравновешиваясь творческим, организующим влиянием роста общественных производительных сил» [20, с. 21-22].

Свержение самодержавия не являлось самоцелью, а рассматривалось как необходимый этап на пути достижения конечной цели, которую ставила перед собой ПСР: «. чтобы все слои трудового и эксплуатируемого населения сознали себя единым рабочим классом, видели в своем классовом единстве залог своего освобождения и путем планомерной организованной борьбы совершили социально-революционный переворот, программой которого являются: освобождение всех общественных учреждений из-под власти эксплуатирующих классов; уничтожение, вместе с частной собственностью на естественные силы природы и общественные средства производства, самого деления общества на классы; уничтожение современного классового принудительно-репрессивного характера общественных учреждений, при сохранении и развитии их нормальных культурных функций, т.е. планомерной организации всеобщего труда на всеобщую пользу» [Там же, с. 20].

Но поскольку осуществление этой программы «предполагает полную победу рабочего класса, организованного в социал-революционную партию, и в случае надобности установление его временной революционной диктатуры», до тех пор пока «в качестве революционного меньшинства организованный рабочий класс сможет оказывать лишь частичное влияние на изменение общественного строя и ход законодательства, — партия социалистов-революционеров будет стремиться к тому, чтобы политика частичных завоеваний не заслоняла от рабочего класса его конечной, основной цели». Крайне важно сформулированное в программе положение о том, что до «полной победы рабочего класса» и «реорганизации производства и всего общественного строя на социалистических началах» «процесс преобразования России будет идти под руководством несоциалистических сил» (выделено автором — К.М.).

Несмотря на это зафиксированное в программе положение, единства у эсеров по вопросу о том, кому будет принадлежать политическая власть после свержения самодержавия, не было. Большинство считало, что власть будет в руках у партий либерально-буржуазного толка при давлении на них социалистических партий (в том числе и через парламент и профсоюзы). Не было единства и в вопросе о длительности переходного периода. В этой связи весьма любопытно свидетельство Б.А. Бабиной о «жарком диспуте» правых и левых эсеров в тюрьме в 1922 г.: «Кто-то из правых эсеров доказывал, что настоящий социализм в России, несущий идеи правды, справедливости и свободы, если и будет когда-нибудь построен, то не раньше, чем через двести лет. Оппонентом выступил Камков, утверждавший, что век революций далеко не закончен и социалистическая система в Европе победит к середине XX столетия...» [5, с. 37].

Из споров о степени близости социалистического переворота вытекали крайне важные практические выводы, разводившие эсеров по разные стороны баррикад. Прежде всего разное отношение к демократии. Для правых эсеров группы Н.Д. Авксентьева и И.И. Фондаминского

социализм виделся в далеком будущем, к которому вело буржуазное развитие, поэтому для сохранения демократии, которая сама по себе представляет ценность, необходим союз и коалиция с либеральными партиями. Эта группа и в годы Гражданской войны, и после нее видела ближайшее будущее России в восстановлении разрушенной экономики «преимущественно на капиталистических началах» и в «образовании здоровой производительной буржуазии...», но обязательно при одновременном максимальном развитии демократии, самоуправления, кооперации, профсоюзов, причем ПСР должна вступать «во взаимодействие, соглашения и связь с другими социалистическими и несоциалистическими демократическими группировками для общих или согласованных действий» [18, с. 929—931].

Напротив, для максималистов и левых эсеров время пробития бреши в капитализме и строительства социализма виделось в настоящем, и, соответственно, то положение о революционно-демократической диктатуре, которое было внесено в программу и которое для правых откладывалось в туманное будущее, для них наступало здесь и сейчас. Соответственно, и главным для них становилось решение социальных задач и строительство социализма, а буржуазия и буржуазные партии — главным врагом, для уничтожения которых можно и нужно ограничить демократию для некоторой части населения. Отсюда и родилась концепция трудовластия, которой придерживались левые эсеры, максималисты и МПСР-овцы и которую критиковали правые эсеры и центристы, выступавшие за традиционную демократию и выборы в Учредительное собрание. Отсюда вытекало и разное отношение к Советам: для левых они были наиболее адекватной формой трудовластия (при наличии межпартийной конкуренции), а по мнению правых и центра эсеровской партии, Советы не могли претендовать на выполнение роли парламентской демократии, поэтому они продолжали отстаивать лозунг Учредительного собрания.

Требование созыва Учредительного собрания было еще в программе партии, причем там оно трактовалось как орган, ликвидирующий самодержавие и избирающий пути дальнейшего развития страны: «Партия социалистов-революционеров, начиная непосредственную революционную борьбу с самодержавием, агитирует за созыв Земского собора (Учредительного собрания), свободно избранного всем народом без различия пола, сословий, национальности и религии, для ликвидации самодержавного режима и переустройства всех современных порядков» [20, с. 26].

В программе ПСР созыв Учредительного собрания фактически венчал программу-минимум, в рамках которой в «политической и правовой области» предполагалось «отстаивать, поддерживать или вырывать своей революционной борьбой» следующие реформы: «Установление демократической республики, с широкой автономией областей и общин, как городских, так и сельских»; признание за национальностями «безусловного права на самоопределение; прямое, тайное, равное, всеобщее право голосования для всякого гражданина не моложе 20 лет.; пропорциональное представительство; прямое народное законодательство (референдум и инициатива); выборность, сменяемость во всякое время и подсудность всех должностных лиц; полная свобода совести, слова, печати, собраний, рабочих стачек и союзов; полное и всеобщее гражданское равноправие; неприкосновенность личности и жилища; полное отделение церкви от государства и объявление религии делом каждого; установление обязательного равного для всех общего светского образования на государственный счет; равноправие языков; бесплатность судопроизводства; уничтожение постоянной армии и замена ее народным ополчением» [Там же, с. 23].

Стержень этой программы реформ — политические свободы и политическая демократия, в отстаивании которых ортодоксальная часть эсеров была вполне последовательна, так же как и в критике отступлений от этих ценностей. Так, когда на II съезде РСДРП Г.В. Плеханов отказался признать абсолютную ценность «принципов демократии», заявив, что «революционный пролетариат мог бы ограничить политические права высших классов, подобно тому как высшие классы ограничивали когда-то его политические права. О пригодности такой меры можно судить лишь с точки зрения правила: salus revolutiae suprema lex (успех революции — высший закон)» (цит. по: [9, с. 8—9]), подобные заявления вызвали резкую критику В.М. Чернова, который писал: «С этим рассуждением мы не можем согласиться по принципиальным этическим основаниям. Перешагнув через вопрос об этической допустимости определенного политического поведения, — как будто последнее и не подлежит никакой принципиальной нравственной оценке, — Плеханов заменил последнюю простым расчетом политической выгоды, хотя бы и с точки зрения такой ценности, как salus revolutionis. Но для нас демократические принципы есть не просто политическое понятие, не просто популярный и удобный лозунг в ряду других лозунгов» [28, с. 90]. Позже В.М. Чернов метко характеризовал марксистскую теорию диктатуры пролетариата как «революционную переделку теории просвещенного абсолютизма» [1, л. 86].

Крайне важны в этом контексте размышления В.М. Чернова о том, что самая демократическая, идеальная конституция, прокламированная в «недемократической по духу, по нравам, по традициям стране», вначале останется только клочком бумаги. Что же нужно для прогресса страны? «Урезанная демократия, даже просто какая-нибудь форма автократии, аристократии, теократии, плутократии? Или предпочесть формальную демократию, не требуя от нее чудес, так как в отличие от всех других "кратий" она ставит меньше всего препятствий «к органическому изживанию чисто бумажного бытия, всевозможных вольностей и прав, к постепенному заполнению и оживотворению демократической формы правления растущим и накопляющимся демократическим содержанием?» [1, л. 57].

В.М. Чернов соглашался с тем, что демократия неполна и однобока, пока она остается лишь политической демократией при отсутствии демократии хозяйственной. «Демократия означает самоуправление. Но пока из компетенции самоуправления изъяты, пока окопами и проволочным заграждением "священной частной собственности" от нее отделены источники материального бытия человечества, средства производства, которыми создается все общественное богатство, — до тех пор это лишь "демократия на ущербе", демократия, урезанная применительно к самодержавию частного интереса имущих, juris utendi et abutendi собственников.

Только когда производство страны будет организовываться общественною волею, только когда собственность на средства производства переродится в социальную функцию индивида по передовере-нию и по заданиям общества — только тогда и можно будет говорить об интегральной и последовательной демократии. До конца доведенная, все области социального бытия человечества охватывающая демократия — есть социализм. Социализм означает не что иное, как распространение общественной компетенции с поверхности социального бытия вглубь его — на всю область имущественных, материальных, экономических отношений, на всю область производства и распределения благ. Но именно потому, что "интегральная демократия есть социализм" — именно поэтому не социализм всякий строй, в котором отсутствует демократия, отсутствует Великая Хартия Вольностей и прав. Если нет полноты свободы без социализма, то нет и никакого социализма без полноты свободы» [Там же, л. 58—59].

По убеждению В.М. Чернова, марксизм чужд подобной постановке вопроса, видя в ней какой-то «фетишизм свободы». Марксизм искусственно вырывает свободу и демократию из «единого и неделимого» тела социалистического общества и делает их лишь ступенями к этому обществу, лишь служебным орудием, лишь средством для его достижения, не имеющим самостоятельной ценности. В.М. Чернов констатировал: «Свобода, личные права, самоуправление — всё, совокупность чего мы зовем демократией, — с нашей точки зрения, наоборот, суть самостоятельные и полноценные культурные ценности. Без них социализм — то же, что организм, из которого вынули душу. Социализм без общественной

и личной свободы - не социализм вовсе, а только авторитарная казарма или каторга» [1, л. 59].

Впрочем, некоторые эсеры и сами всерьез грешили против принципов демократии, что ярко проявилось и во включении в их программу в 1905 г. положения о временной революционной диктатуре рабочего класса, в отходе от идей демократии эсеров-максималистов и особенно в поведении левых эсеров в конце 1917 г., ставших союзниками большевиков, членами Совнаркома, руководителями структур ВЧК и давших свое согласие на разгон Учредительного собрания.

Эсеры-максималисты, левые эсеры и меньшинство ПСР выступали за возможность ограничения, «урезания» демократии и использования насилия как своеобразного инструмента социального преобразования. Не случайно В.М. Чернов называл эсеров-максималистов «предтечами большевизма» [26, с. 134-135], а меньшинство ПСР фактически стало советской партией. Все они увидели во многих мероприятиях большевистской власти тождество с социализаторскими требованиями самих эсеров.

Однако еще в эсеровской программе подчеркивалось, что национализация как форма преобразования народного хозяйства не является панацеей. Важен характер государства, проводящего эту национализацию, чтобы она не привела к усилению «зависимости рабочего класса от правящей бюрократии». Поэтому «партия социалистов-революционеров предостерегает рабочий класс против того "государственного социализма", который является отчасти системой полумер для усыпления рабочего класса, отчасти же - своеобразным государственным капитализмом, сосредоточивая различные отрасли производства и торговли в руках правящей бюрократии ради ее фискальных и политических целей» [20, с. 26].

Переходя к конкретным преобразованиям в «народно-хозяйственной области», программа-минимум эсеров в области рабочего законодательства требовала «возможно большего сокращения рабочего времени в пределах прибавочного труда; установления законодательного максимума рабочего времени сообразно нормам, указываемым научною гигиеной (в ближайшее время - восьмичасовая норма для большинства отраслей производства, и соответственно меньшая в более опасных и вредных для здоровья); установления минимальных заработных плат по соглашению между органами самоуправления и профессиональными союзами рабочих; государственного страхования во всех его видах . на счет государства и хозяев и на началах самоуправления страхуемых, законодательной охраны труда во всех отраслях производства и торговли, сообразно требованиям научной гигиены, под наблюдением фабричной инспекции, избираемой рабочими... профессиональной организации рабочих и их прогрессивно расширяющегося участия в установлении внутреннего распорядка в промышленных заведениях» [Там же, с. 24].

Одним из ключевых пунктов программы были преобразования в аграрной сфере - та «социализация земли», которая обеспечила ПСР широкую поддержку крестьянства. В программе подчеркивалось, что «в вопросах аграрной политики и поземельных отношений партия социалистов-революционеров ставит себе целью использовать в интересах социализма и борьбы против буржуазно-собственнических начал как общинные, так вообще трудовые воззрения, традиции и формы жизни русского крестьянства, и в особенности взгляд на землю как на общее достояние всех трудящихся», и выдвигалось требование «социализации всех частновладельческих земель, т. е. изъятия их из частной собственности отдельных лиц и переход в общественное владение и в распоряжение демократически организованных общин и территориальных союзов общин и на началах уравнительного пользования» [Там же, с. 24—25].

В концепции эсеров социализация земли трактовалась как пробитие бреши в капитализме и вытеснение его из земледелия, где провозглашалось отсутствие частной собственности на землю, являющуюся общенародным достоянием и обрабатываемую крестьянами, связанными единой сетью кооперации и поддерживающими отношения с городом на основе товарно-денежных отношений. Право распоряжения землей — у созданных самими крестьянами земельных комитетов и органов самоуправления, от волостного до общероссийского.

Видный эсер Н.И. Ракитников отмечал: «Мы, социалисты-революционеры, не разочаровались в общине; но мы лучше ее узнали и стали трезвее к ней относиться. ... И мы построили свою теорию социализма и свою программу на тенденциях хозяйственного развития России и Западной Европы. Вопрос о возможности для России миновать фазу капитализма превратился для нас в вопрос о возможности в каждый данный момент прервать капиталистическое развитие, чтобы заложить основы иного социалистического развития» [14, с. 9]. Проект социализации земли родился как реакция на необходимое существование мелкого и среднего земледелия в рамках будущего общества. Французский социалист Делиньер пришел к аналогичной концепции, хотя во Франции давно не было общины. Это позволило Н.И. Ракит-никову утверждать: «Теоретически община не играет такой необходимой роли и в нашем построении. Она только условие, благоприятствующее нашей пропаганде в настоящее время и облегчающее проведение социализации земли в будущем. И это ее практическое значение огромно» [Там же].

Общинный коллективизм крестьянства и его отрицательное отношение к частной собственности на землю (земля ничья, Божья), по мнению В.М. Чернова, делали крестьянство восприимчивым к «социалистической прививке» [27, с. 115— 116]. Для эсеров «будущее земледелия рисовалось не в виде капиталистической, а в виде кооперативной эволюции», причем сама сельская община виделась им как «своеобразный элемент кооперации». В «Конструктивном социализме» он подчеркивал: «Социализация есть не что иное, как распространение начал демократического самоуправления на новую область: на земельное хозяйство страны. ...Столыпин когда-то ставил в своем земельном законодательстве "ставку на сильных". Большевики одно время ставили ставку на "деревенскую бедноту", а потом принялись ломать себе голову, как бы поставить "ставку на середняка", устроив с ним "смычку". Социалисты-революционеры ставили и ставят ставку на "передовика" — на носителей сельскохозяйственного прогресса и распространителей его через сельскохозяйственную кооперацию на массу трудовых хозяйств» [26, с. 120—132].

Впоследствии видный меньшевик И.Г. Церетели справедливо отмечал: «Особенная роль Чернова в развитии русской социалистической мысли заключалась в том, что, отстаивая завещанную основоположниками народничества идею сохранения общины как исходного пункта для развития в России высших форм коллективного хозяйства, он вместе с тем европеизировал русское народничество, пропитывая его духом западноевропейского демократического социализма» [23, с. 238-239].

Эсеры были уверены, что ключевые ценности западной цивилизации, ставшие ценностями и европейского демократического социализма: свобода личности, демократия и самоуправление, будут восприняты русским общинным крестьянством, в течение многих веков решавшим все вопросы на общинных (мирских) сходах. Попутно отметим, что на основе этой примитивно-зачаточной формы демократического самоуправления в Средние века выросли вечевые республики Новгорода и Пскова, которые (прежде всего Новгород) развивались в одном темпе с Европой того времени и являлись ее частью [21, с. 121, 125]. Вековой спор общества и власти решился в пользу авторитарной московской власти, но «прямая, непосредственная демократия сохранилась на уровне общины, корпорации. С демократией в повседневной жизни было связано большинство населения: крестьянская, посадская, казачья общины и даже община крепостных. Однако демократия не развивалась, она как бы законсервировалась на низовом уровне» [Там же, с. 150].

Эсеры по сути дела хотели «расконсервировать» демократический потенциал народа, обеспечить максимальное развитие приглушенных, но не подавленных до конца традиций народоправства, закрепленных в мировоззрении народа, но сохрани?